Посвящается моему любимому времени — 60-м годам
ХХ века — и моей любимой рок-музыке.
Необходимое предисловие.
Вся история выдумана. Реальными являются только цитируемые песни и та, что явилась источником вдохновения для данного рассказа. Использование этих песен в тексте согласовано со всеми исполнителями :). С уважением — автор.
Сан-Франциско. «Авалон». Лето 1968 г.
В душном концертном зале, словно дым марихуаны, расплывались первые такты тягучего, несколько рваного «электрифицированного» южного блюза. Три гитары — бас, ритм и соло — при мягкой, но чёткой поддержке ударных скупо, но согласно выводили один и тот же ритм, создавая ощущение невероятной плотности звука, обволакивавшего слушателей и музыкантов, объединяя их в одно целое. То, чего пытались добиться иные сан-францисские группы с помощью светошоу, бесплатной раздачи ЛСД и длительных гитарных импровизаций — единения, — эти новички, выглядевшие техасскими провинциалами, незаметно для всех добивались с помощью обычного трёхаккордного блюза, действовавшего не на мозг, глаз и слух, а на душу и чувства.
Коренастый невысокий 23-летний парень с широким, некрасивым лицом в клетчатой рубашке, расстёгнутой на две верхние пуговицы, и в потёртых джинсах, стоя у микрофона, запел. Голос у него был низкий, резкий, пронзительный, с непривычки дравший кожу своей негритянской тональностью. Кроме этого, в голосе чувствовалось смертельная усталость и надломленность. С одной стороны, так и надо было по законам жанра: блюз исполняется только на пределе сил. Настоящий блюз — это боль. С другой стороны, у усталости имелись и физиологические причины: парень не спал уже вторую ночь, страдая бессонницей и спасаясь от неё игрой на гитаре, сочинением новых песен и шлифовкой старых. Кроме того, прошлой ночью был дождь, в старом бунгало, которое группа снимала почти на самом побережье, протекла крыша, и парень слегка простудился, несмотря на мягкий калифорнийский климат. Сейчас у него саднило горло. Но он пел; он должен был петь…
On a highwaaaay thirty people lost their lives.
On a highwaaaay thirty people lost their lives…
Каждая строка отделялась от другой яростным бескомпромиссным гитарным проигрышем. Парень всегда знал, что его гитара — это живое существо со своей душой и чаяниями, и сегодня это существо поддерживало его в его боли.
Well I had some words to holleeeer «And my Rosie took her ride»…
Никто из слушателей, поражённых искренностью песни, не знал, что это была не просто дань уважения великому американскому стилю. Никто не знал, что это была — исповедь…
Лоудай, Калифорния, 1967 г.
Звали её не Рози, а Келли. Только на днях ей исполнилось 18 лет, и она была красива так, как только бывают красивы девушки американского Запада в этом возрасте, полном надежд и мечты. Только на днях в школе был её выпускной бал, где она по праву стала «первой мисс». Она была дочерью местного шерифа. И его девушкой — первой, любимой и единственной, как и бывает всегда в этом возрасте. И сейчас она стояла перед ним в гараже, где он, сидя на капоте старенького «форда», помнившего, наверно, ещё времена Великой Депрессии, наигрывал на гитаре «Good g olly miss Molly», и, еле сдерживая слёзы, говорила ему:
— Я уезжаю, Джонни…
Джон отложил гитару и сумрачно посмотрел на неё:
— Всё-таки решила?
Молчаливый кивок в ответ.
— И отец не возражал?
Девушка вздохнула:
— Возражал… Но, знаешь, меня мама поддержала. Она с ним закрылась в комнате, они долго говорили. Ругались. Но он согласился. И даже сказал, что будет ежемесячно высылать по пятьдесят долларов.
— Это здорово, — вздохнул Джон. — Может, тебе подрабатывать не придётся…
Они говорили об этом с прошлого года. Ещё осенью Джон знал, что это — их последний совместный год встреч, прогулок, прослушивания любимой музыки. Он знал, что после окончания школы Келли уедет поступать в Беркли. Она всегда хотела учиться, мечтала быть журналистом.
Джон былрад за неё, но эта радость таилась где-то в самой глубине души под тяжелейшим чувством горечи и — может даже — небольшой зависти. Перед ней открывался широкий, шикарный мир студенческой жизни, большого города, новых открытий, новой музыки, знакомств… может быть, новой любви… Последнего парень боялся больше всего. Но… а что ей здесь делать, в этом сонном городишке? Здесь до сих пор плюются и переключают каналы, когда Мартина Лютера Кинга показывают по телевизору, а когда через город проносятся стаи байкеров на свою ежегодную сходку, запирают двери и окна, и даже шериф, отец Келли, гроза и ужас всех хиппи в радиусе сорока миль, предпочитает не выходить из дома. Что может ждать здесь эту хрупкую, темноволосую, такую милую, чуть наивную и трогательную девчонку? И что он может дать ей — немногословный, застенчивый увалень, работающий на местной автозаправке? Ну да, у него есть группа. Ну да, иногда они выступают в окрестных кафе и клубах — иногда за плату, чаще — за еду…
Келли присела перед парнем на корточки, взяла его руки в свои и тихо спросила:
— Джон… Почему бы тебе со мной не поехать?
Парень, смотревший до этого чуть в сторону, перевёл взгляд на неё:
— С тобой… А что я там делать-то буду? В Беркли?
— Ну как что? — заговорила Келли убеждающим шёпотом. — Найдёшь работу. Будешь писать песни и петь… Но мы вместе будем — разве это не здорово?
Джон поджал губы и тяжело вздохнул:
— Кел, малышка… Знаешь, сколько там таких, как я? Ты думаешь, меня будут слушать?
— Будут, — убеждённо проговорила девушка. — Я знаю — верь мне. Ты найдёшь тех, кто тебя услышит. А я буду рядом. Будем жить вместе, снимать квартиру…
— Я… А как же ребята? Ты думаешь, они со мной поедут?
Келли смущённо замолчала. Под «ребятами» имелись в виду трое остальных участников группы Джона — старший брат и два одноклассника. Они вместе дружили чуть ли не с пелёнок. Их объединяли не только общая жизнь, учёба и увлечения. Казалось, у них была общая душа.
— Ты думаешь, они поедут со мной? — повторил Джон. — Вон Дик у отца на юриста учиться будет, в его конторе уже стажируется. У Тима — уже семья… И так они прямо всё бросят и рванут вместе с нами?
— А ты думаешь, им нравится здесь сидеть? — горячо заговорила девушка. — Джонни, милый, оглянись! Мир меняется — вспомни, как Боб Дилан пел! Он и вправду меняется. И меняем его мы — ты, я, Дик, Тим, Харви! Все его меняют — своей музыкой, любовью, поступками… Ты ведь даже не говорил с ними! Как ты можешь знать, чего они хотят, а чего — нет!..
— Мне и говорить-то с ними не надо, — медленно проговорил парень. — Брат семью не бросит, а тащить её чёрт-те куда, на квартиру, с маленьким ребёнком не станет. Мы с ним просто поругаемся, если я даже заикнусь об этом… И есть ещё кое-что. Я не хотел тебе говорить, чтоб не расстраивать — у тебя всё-таки праздник был…
— Что случилось? — Келли буквально впилась во взгляд Джона, во внезапно охватившем её волнении крепко сжав его руки.
— Я отца твоего недавно видел, — ещё медленнее обычного, буквально выжимая из себя слова, выговорил тот. — Пару дней назад. Он сказал мне… что мне может прийти повестка. На днях. Может, через неделю, через две. Чтоб я никуда не уезжал… Так, на всякий случай…
— Повестка… куда? — Келли ещё не понимала.
— Туда… — Джон мотнул головой в сторону Тихого океана. — Во Вьетнам.
В гараже топором повисло молчание.
— Госссподиии, — прошелестел по воздуху девичий полувздох-полустон. Келли, внезапно обессилев, низко-низко опустила голову. — И… что ты решил? — откуда-то из-под колен раздался её голос.
— Здесь можно что-то решать? — криво улыбнулся парень. — «Два пальца показали на тебя», — с едкой иронией процитировал он песню группы «The Seeds», — «и топает Джонни на войну», — закончил он цитатой из творчества Кантри Джо.
— Джон, это … не смешно! — Келли резко подняла голову и вскочила с места. — Это— не музыка, понимаешь? Это — война… И ты туда пойдёшь? Ты хоть знаешь, ЗА ЧТО ты туда пойдёшь воевать? — В её голосе появились истерические нотки.
— А что мне ещё делать? — выкрикнул в ответ парень и дёрнулся с капота. — Ты, дочка шерифа, скажи, что мне сделать такого, чтобы все были довольны и всё было правильно, по закону, как твой папочка любит? Ради кого мне здесь оставаться? Ради тебя? Так тебя ж здесь не будет!
— Но я же вернусь! А ты…
— Ты думаешь, что после Калифорнийского университета ты захочешь вернуться сюда, в Лоудай? Келли, ты хоть когда-нибудь повзрослеешь?
— Не считай меня маленькой! Я тоже кое-что понимаю, и иногда больше, чем ты!..
— Да кто бы только спорил!..
Они оба разом иссякли и замолчали, вновь отведя глаза каждый в свою сторону. У каждого была своя правота, и в этот момент они в первый раз почувствовали это со всей силой. Много эмоций обуревало их сейчас, многое они могли высказать друг другу, но никто не мог подобрать слов. Наконец Келли развернулась и молча вышла из гаража. Она надеялась, что Джон её окликнет, но этого не случилось. Зайдя за угол дома, девушка остановилась и разрыдалась, спрятав лицо в ладони.
Весь оставшийся день Джон потерянно слонялся по дому, игнорируя встревоженные взгляды родных и робкие вопросы типа «что случилось?» Тим попытался было на правах старшего брата в буквальном смысле прижать его в углу, но Джон вывернулся, волком на него посмотрел и, ни слова не говоря, вышел на улицу. Дома ему было мало. Но после двух часов блуждания по городу ему уже и города было мало. Было душно.
Джон вышел за окраины и до темноты бродил возле полей местных фермеров, пытаясь физической усталостью заглушить свои мрачные мысли. Со стороны он был похож на давно что-то потерявшего человека, который только сейчас вдруг понял, что он «что-то» потерял, и теперь отчаянно пытается найти потерянное. Где-то в глубине души он надеялся… на что? На то, что вот эта дорога, которая, словно река, вливается в Тихий океан, что-то изменит? Что в последний момент Келли передумает уезжать, а на призывном пункте забудут о таком военнообязанном, как Джон Фармер, 22 лет от роду? Что под мерный шаг, похожий на шаг тюремного охранника, родится какое-то решение — на тот случай, если Келли не передумает, а на призывном пункте не забудут? Но какое может быть другое решение в таком вот взрослом мире, где люди, оказывается, не всегда выбирают себе судьбу?… Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ? Что? Делать? ЧТО? ДЕЛАТЬ? Ч-ТОДЕ-ЛАТЬ? Ч-ТО? ДЕ-ЛАТЬ?..
Он вернулся домой уже около полуночи. Конечно же, никакого решения в голову не пришло. Конечно же, чуда не случилось. Да оно и не могло случиться, чудо-то это… Несмотря на целый день, проведённый на свежем воздухе, и на ноющие ноги, спать Джону не хотелось. Голода он тоже не чувствовал. Тихонько открыв дверь гаража, он вошёл внутрь; не зажигая свет, прошёл к капоту, где сиротливо лежала его гитара, присел на него, взял её в руки и начал тихо перебирать струны — без всякой связи аккордов друг с другом. Постепенно нестройный мотив сам собой вылился в старую, хорошо знакомую всем грустную песню Нины Симоне, которую Джон недавно разучил вместе с ребятами. Он гордился ею: обычную трёхминутную соул-композицию на четыре куплета они превратили в семиминутную энергичную рок-балладу, оставив только два куплета в начале и в конце. Всю середину песни занимало яростно-пронзительное, душевное, пробирающее до дрожи соло Джона — с резкими переходами из минора в мажор и обратно, с вибрациями струны на одной ноте, с частым перебором ладов. Но сейчас он и не вспоминал о своём мастерстве. Он выводил на гитаре простенький изначальный ритм и бормотал:
I put a spell on you…
«cause you»re mine…
— Джонни… — услышал он тихий шелест и оборвал песню на половине аккорда.
Она стояла снаружи возле входа, так далеко, что он услышал её шёпот только интуицией, свойственной всем влюблённымлюдям. Он отложил гитару и подошёл к ней. Она всегда одевалась очень скромно, по-простому, и сейчас на ней был только одетый поверх футболки обычный джинсовый комбинезон — из тех, что носят автослесари — и кроссовки. Длиннющие тёмно-каштановые волосы были забраны в «хвостик». И во всём этом было столько уютного, столько родного, милого, непосредственного и долгожданного, что Джон почувствовал, как от вновь нахлынувшей тоски сжимается сердце. «Келли, Келли, — хотелось ему сказать, — ну зачем тебе эта учёба, зачем тебе эта журналистика? Ну я что, не смогу обеспечить семью? Ну мы разве не можем быть счастливы?… « Но вместо этих влюблённых глупостей он только спросил:
— Ты не уехала?
— Завтра в одиннадцать, — проговорила она.
— Неудобный рейс, — машинально заметил он. — Жара, а потом ещё целый день париться в салоне… Да и рейс, небось, транзитный, да?
Келли кивнула.
— Когда ж ты собираться будешь?
— Уже всё собрано, — отозвалась она и, сделав шажок, уткнулась в его грудь. Джон машинально обнял её за плечи, прижал чуть сильнее и вдруг понял, чего ж ему так не хватало весь день. Вот этих вот объятий — нежно-горьких, трепетных в своей хрупкости… Парень погладил девичьи плечи, отчего Келли ещё сильнее прижалась к нему, затем его ладонь несколько раз приласкала задорный «хвостик». Девушка подняла голову и нашла прохладными губами его губы.
Они долго целовались — сначала нежно, неуверенно, затем всё уверенней; в ласковых поцелуях начала прорываться страсть. Джон гладил спину Келли, та в ответ ласкала его шею и ухо. Наконец, прервав поцелуй, девушка потянула парня в сторону «форда»:
— Пойдём…
У Джона подпрыгнуло сердце.
— Кел, — пересохшим горлом проговорил он, — я ещё ни разу…
— Я тоже, — пунцовым шёпотом отозвалась девушка и снова потянула его к машине: — Пойдём… Я хочу этого…
Взявшись за руки и спотыкаясь с непривычки, они добрались до машины. Джон открыл заднюю дверь, подождал, пока Келли залезет в машину, и залез сам. Внутри, уже не скрывая своих чувств, они снова припали друг к другу в теперь уже жадном, неистовом поцелуе. Пальцы Джона расстегнули лямки комбинезона, Келли повела плечиками, высвобождаясь из одежды, одним рывком сняла с себя футболочку и кинула на переднее сидение. Парень, глубоко вздохнув, коснулся губами маленького сосочка. Девушка сильней прижала его голову к груди, простонав: «да, да… милый… милый… хороший мой, любимый… « Её пальцы лихорадочно перебирали его волосы, гладили спину, путаясь и мешая друг другу, расстёгивали ему рубашку. А Джон обхватил губами нежный сосок и робко ласкал его языком, время от времени посасывая. Шершавые ладони нежно гладили соблазнительно белевшие на чёрном потёртом фоне сидения девичьи бока, бёдра, проводили по ноге до колена и назад. Приспустив трусики, Келли чуть развела ножки, насколько это позволяла теснота пространства, и Джон начал ласкать внутреннюю сторону бёдер, ближе и ближе подбираясь к заветному месту. Девушка извивалась, всеми силами пытаясь как можно быстрее коснуться нижними губками таких робких пальцев, но каждый раз парень в последний момент отдёргивал руку от её лона, словно боясь каким-то неловким или грубым движением причинить милой боль. Он знал, что боли всё равно не избежать, и хотел оттянуть этот момент, несмотря на то, что его плоть не просто требовала, а чуть ли не стучала кулаком изнутри.
В движениях девушки, в её ласках и поцелуях стала проявляться нетерпеливость. Уступая ей, парень наконец коснулся пальцами влажной промежности. Келли тут же подалась навстречу и накрыла их своей ладошкой. Парню ничего не оставалось, как поглаживать внешние губки. Дыхание девушки стало прерываться. «Смелее, Джонни… смелее, не бойся», — шептала она ему между короткими вздохами. Оба задыхались, обоим не хватало воздуха. Келли стала слегка помогать Джону,… направляя его руку.