Когда Витька проснулся, Лины рядом не было.Некоторое время он лежал с открытыми глазами, пытаясь отделить сон от яви. Он с трудом понимал, что ему приснилось, а что было на самом деле. В теле он чувствовал какую-то томную слабость, будто за ночь похудел на двадцать кило.Встав с кровати, Витька спустился вниз, натыкаясь на углы и стулья.Внизу он увидел Лину. Она улыбнулась ему так, что он вздрогнул, сразу же осознав — «НЕ СОН!…»Оглянувшись, нет ли кого рядом, Лина подбежала к нему: — Здравствуй! Здравствуй! — шептала она, обвивая его одной рукой и бодая обрубком другой. — Здравствуй! — хрипло отзывался Витька. Горло ему снова теснило предательской щекоткой…Вдруг Лина отскочила: послышались шаги.«Никто не должен знать, что мы любовники» — прозвучал в голове у Витьки ее голос, хоть Лина не открывала рта. — Что, папочка? — спросила она отца, вышедшего из-за угла. — «Что, что…» Завтрак стынет, а она чтокает. Доброе утро, молодой человек! — язвительно поздоровался тот с Витькой.Витька невнятно ответил ему, осмысляя новое слово — «любовники»: «Любовники, мы любовники», думал он, «любовники…»Слово было невозможным, оно не желало умещаться в привычный расклад вещей, как и другое слово: «колдунья». «Я люблю Лину», думал Витька за завтраком, «она любит меня, мы любовники, и она — колдунья. Не сошел ли я с ума?»После завтрака Лина отвела Витьку в сторонку, лизнула его в губы и шепнула: — Давай на великах к реке!Лина управлялась с велосипедом ловко, как циркачка: запрыгивала и спрыгивала на ходу, лихо перелетала через канавы, махала рукой Витьке, не держась за руль…Внезапно Витьку осенило: — Слушай! Ты ведь, когда одной рукой что-то эдакое делаешь — чуть-чуть подколдовываешь, да? — Цыц! Молчи! Ничего я не подколдовываю. Ну, может, самую малость… Ты все равно не поймешь. Даже я не понимаю… Эй, догоняй!Они пробрались к дальнему уголку берега, укрытому со всех сторон кустами. Витька сбросил майку и нерешительно застыл; но Лина разделась догола, со смехом подскочила к нему и сдернула шорты: — Ты что, до сих пор стесняешься? О-о! Привет, Ванька-Встанька!Она чмокнула кончик писюна, вогнав в него разряд тока, схватила Витьку за руку и потащила к воде.Это было самое удивительное купание на свете. Лина уносилась от Витьки с бешеной скоростью, как на глиссере, делая Витьке длинный нос. «Как она движется?!», думал Витька, устремляясь за ней — и вдруг почувствовал, что может нестись так же быстро!Вокруг сразу встала стена брызг. Витька не знал, как это получается, но это было так же легко, как летать — только стремись вперед, и все!»Ну, наколдовала!», думал он, догоняя Лину и хватая ее за пятки. Мимо них мелькали деревья и кусты…Мало того — Лина вылетала из воды, как летучая рыба, и прыгала сверху на Витьку, — а тот не уходил под воду, а пружинил на поверхности, будто его удерживал крепкий поплавок. Никогда еще Витька не визжал и не смеялся так отчаянно, до хрипа и до слез… Ловя голую Лину, он замечал: когда она падает на него, вода вокруг прогибается, как резиновая. — Зачем тебе сдавать физику, если она на тебя не действует? Ньютон, Ом и Архимед нам не указ? — кричал он, взбивая ей волосы. Намокнув, они стали дымчато-лиловыми. — Э-эй, скальп снимешь!… Как зачем? Известно, зачем: для аттестата, — отвечала Лина. — А ну догоняй! — И она уносилась от него, скользя по поверхности воды, как на воздушной подушке.Витька догонял ее, хватал за ноги, за груди, взлетал в воздух так же, как она — у него это прекрасно получалось — и прыгал сверху. Не нужно было никаких усилий, чтобы держаться на воде — они с Линой снова были в той непостижимой невесомости, что и ночью.В один из прыжков его писюн вдруг очутился в складочках Лины. Задыхаясь от гонки и от смеха, он схватил ее за бедра, подался вперед… — Э, эээ! Ты что? Аааа…НоВитька продолжал бодаться, и Лина закусила губу.Она была вся перед ним — мокрая, стремительная, с острыми пухлыми сосками, которые Витьке хотелось щупать и дергать, как цяцю. Ее дырочка была узкой и твердой, а не масляно-эластичной, как вчера. Витька с трудом влез в нее кончиком писюна… — Погоди, погоди, Вить, — зашептала Лина, кусая губы. — Давай не здесь. Давай на бережок, ладно? Давай, миленький мой, давай, — она подалась к нему, обняла его, обвила ножками бедра — и вдруг прильнула к его губам.Витька замычал… — Где ты научилась ТАКОМУ? — пораженно спросил он, когда она оторвалась от него.Перед его глазами все еще мерцали искры, исторгнутые обжигающим языком Лины, а по телу струились тысячи медовых ручейков, сладких, как ее губы. — Не знаю. Наверно, у луны, — отвечала Лина. — Пойдем.Они вышли на берег. Лина тут же повалила Витьку и обхватила губами его писюн. — Ааааа!… — у Витьки между ног будто пророс огненный цветок. — Аааооуу! — выл он, — Ли-и-ин! Ты что?!.. — А мне вкусно. Как мороженное. Ты же мне так делал? Вот и я тебе… Приятно? — Аааоооууу! — у Витьки лезли глаза на лоб от скользящих касаний Лининого языка и губ. Они обвивали писюн прозрачной пленочкой, проникали вглубь, щекотали изнутри — и там росла тоненькая паутинка, и тянулась, тянулась, и дрожала в Витьке, набухая сладкими каплями… — АААААААААААААААА!!! — Какое соленое! И перченое! Фу-у-у!… — смеялась Лина, выплевывая сперму и вытирая рот рукой.Витька не мог говорить… Лина подлезла к нему — и легла сверху, нежно целуя его и ероша рукой его волосы: — А скажи, из меня текло… тоже соленое? — Оооуууу… Еще и с металлическим таким привкусом… — А у тебя как острая подлива. Шашлычка не хватает, — смеялась Лина, дуя Витьке в нос. — Ну что, певун, доволен? — Почему певун? — А ты, когда это… такие звуки издаешь, прямо страшно делается. Впрочем, я, наверно, тоже, — Лина покраснела. — Лин, а признайся: ты, когда ЭТО делаешь — чуть-чуть колдуешь? И от этого ТАК хорошо? Или так всегда должно быть? — Нуууу, так тебе все и расскажи, — скорчила рожу Лина. — Твое дело балдеть, а как и почему — это уж я разберусь, ясно? — Она щелкнула его по носу. — Просто мне очень хочется, чтобы тебе было хорошо, — сказала Лина чуть серьезнее, — а когда очень хочется… — Лин!.. — Да? — А скажи: ты раньше когда-нибудь… эээ… у тебя раньше были… — Мальчики? Нет, никогда. Претендентов хватало, и сейчас хватает, но… — И никому ты не делала… так? — Как «так»? Ты что, Вить? Ты знаешь, сколько мне лет? — Лина притянулась к Витькиному лицу и стала щекотать его волосами, продолжая говорить: — Это ты у нас дылда-десятиклассник, а мне ведь… Столько, сколько Джульетте. До сих пор не верю, что ты со мной утворил… Я думала, ЭТО будет со мной лет в двадцать, или позже, когда замуж выйду. А тут — бац! на ровном месте, вдруг… — А почему не было крови? — Ишь какой дотошный! Крови было, к твоему сведению, целое море. Ты вспорол меня так, что мы с тобой были, как гладиаторы после боя. Просто я потом сделала так, чтобы ее не было. Все эти выяснения — кого резали на твоей кровати — нам совершенно ни к чему, согласен? Витька, Витька… Что же ты натворил?! Скажи… а почему ты сделал со мной ЭТО? Почему? — она требовательно прижалась к Витьке, глядя ему прямо … в глаза. — Потому что… я люблю тебя, — произнес Витька слова, которые должны были прозвучать. Он зверски покраснел, хоть и совсем не чувствовал неловкости. — Любишь? Любишь?!.. — Да… — И я тебя… Я тебя знаешь как люблю!… Я тебя так люблю, Витечка, славный мой, миленький мой, родненький… — говорила Лина, обцеловывая Витьке щеки. Глаза ее туманились, как голубые зеркала.Витька почувствовал, что егописюн снова каменеет. Какое-то время он тыкался им в Лину. «Интересно, можно так — чтобы Лина сверху?», думал он — и почувствовал, как писюн его сам собой уходит в масляную глубину… — Ааааах! — Лина оторвалась от его лица, глядя на Витьку расширенными, совершенно сумасшедшими глазами, — но Витька притянул ее обратно и впился в нее губами.Лина со стоном поддалась, — а Витька сладостно толкал ее снизу и тонул в ее волосах, обсохших на солнышке и щекотавших Витьку, как тополиный пух. «Осторожней, осторожней», шептала она, выгибаясь от боли и сладости в паху, и целовала Витьку, и улыбалась ему сквозь слезы, ворочаясь на его писюне, как бабочка на булавке…***Вечером, когда все легли спать, Лина пробралась к Витьке.Они ласкались в лунном луче, распаляясь с каждой секундой, и вскоре Лина со стоном обмякла под требовательными Витькиными губами и пальцами, терзающими ее тайный уголок. — Какое блаженство, Вить! — хрипела она. — Я понимаю, почему великие любовники умирали за свою любовь. Я бы тоже умерла за одну только минуту такой любви…Волосы ее снова стали светиться, и Витька сказал ее: — Я понял: ты как батарейка — впитываешь лунную энергию, и потом расходуешь ее на колдовство. Да уж — не объяснение, а прямо торжество разума и науки!.. — Точно! — смеялась Лина вместе с ним, а потом посерьезнела: — Если честно, то я не знаю, что и как… Иногда мне страшно… Во сне меня часто зовут туда. — Куда? — ТУДА. Я не могу объяснить… — На Луну? — Нет. Не на обычную Луну, конечно. Которая спутник Земли… Давай не будем сейчас об этом, ладно? — Ладно. Сейчас — давай летать! — Летать? Не знаю… Вить, я боюсь. — Чего «боюсь»? Вчера ведь все получилось! Давай, Лин! — упрашивал ее Витька, и она сдалась. Глазки ее горели: искушение было слишком велико.Как и вчера, они поднялись к окну и вылетели на улицу, купаясь в лунном луче; как и вчера, Витька кричал от ужаса и восторга — Лина сказала, что их никто не услышит, и можно не стесняться, — и они носились над спящей дачей, пьяные друг другом и небывалостью своего полета.Луна топила их в ртутном мареве и втекала в них, набухала внутри, конденсировалась сладкими леденящими каплями — и Витька с Линой танцевали от возбуждения и холодной щекотки в телах. Они смеялись и извивались в воздухе, как рыбы в воде; возбуждение нарастало, и они все крепче припадали друг к другу, оставляя круглые засосы на коже.Их языки горели от серебристой соли их тел. Соски Лины набухли и рвались от щекотки, и по ногам ее текли капли патоки, которые Витька слизывал, как теленок. Игра в невесомости давала абсолютную свободу ласк, — лунные любовники уже почти освоились с ней, и им казалось, что они ласкают друг друга со всех сторон одновременно. В сердцах у них было холодно и сладко, как в тайном сне. Невесомость пронизывала их, размывала изнутри, и это было страшно и блаженно, и хотелось раствориться в ней, как в сгустке холодной ртути…Они выли и задыхались, и Витька уже бодал писюном Линин пах, масляный от любви. — Витя, нет… Давай вернемся… — бормотала Лина, не в силах оторваться от него. — Зачем? Ты что? — Витька сжимал Лину крепче, припадал к ее рту, не давая ей говорить, и вталкивался в ее клейкую щель. — Ааа… Ааааа… — стонала Лина, танцуя бедрами. Ножки ее обхватили Витьку, каменный писюн распер ее до самого нутра — и их тела слепились плотно, как только возможно.Секс поглотил их без остатка. Их бедра, слепленные в ком, двигались слаженно, плавно, как единый организм. Тела, не имевшие веса, оплетали друг друга, вились и гнулись вопреки всем законам физики и анатомии; Лина обвивала Витьку вьюнком, облепляла его своими жадными губами, а Витька чувствовал, как его кол прорастает в Лине — и пускает сладкие корни там, во влажной глубине…Он пульсировал в ней, обняв ее изакрыв глаза. Не было ни прошлого, ни настоящего — только наслаждение и нежность, и Лина, и сладкая дорога, в конце которой светился огромный ледянящий оргазм. Он был близко, он уже обжигал их холодными лучами, и Витька ускорял напор… — Ааааа… Ааааааа… — стонала Лина и жалила его язычком, закрыв в беспамятстве глаза. Витька чувствовал, что оргазм уже в ней — еще немного, еще чуточку наподдать, и еще капельку, еще крошечку…Вдруг ее стоны странно ослабели.Витька посмотрел на Лину — и ахнул: она была прозрачной, как тень, и сквозь нее просвечивала луна и силуэты деревьев. — Лина! — крикнул он.Она распахнула глаза и силилась что-то сказать, но голос ее затихал, как будто удалялся, хоть она была здесь, рядом… — Лина!!! — тут Витька увидел, что силуэт Лины бледнеет и исчезает.Ужас сковал его. Свинцовая тяжесть вдруг потянула Витьку вниз, как гиря. В ушах засвистел холодный ветер…Исчезающая тень Лины осталась там, наверху, а Витька падал сквозь ртутное марево, унося в памяти ее последний взгляд.***Ветви смягчили удар; к тому же Витька упал в навозную кучу.Его крик услышали не сразу, и он пролежал в дерьме почти до рассвета. На все вопросы он отвечал правду, и к панике по поводу сломанных ног добавилась паника по поводу временного помешательства (вызванного, очевидно, сотрясением мозга).Витьке было все равно. Он и вправду немного тронулся: падение из лунного эфира в дерьмо, ласки, любовь и смерть Лины навязли в его душе огромным комом, который он силился проглотить — и не мог, и задыхался от бессилия, и проваливался временами в мутное болото без верха и низа, блуждая там и разыскивая Лину…Ее пропажа обнаружилась утром. На чердаке обнаружили ее и Витькину одежду, и Витьке пришлось признать, что они с Линой трахались, как бесстыжие кролики.Его допрашивали четыре раза, но Витька твердил, как попугай, официальную версию, внушенную ему родителями: после секса с Линой вышел полазить по деревьям, сорвался, упал… Про Лину ничего не помнит.Милиционеры хмурили брови. Все шло к тому, чтобы пришить Витьке дело, — но улик не было, и от него отстали.Лину искали месяц — искали всей областью, затем всей страной… Исчезновение дочери парторга огромного завода подняло на ноги весь Союз, и целый месяц по центральному радио звучали объявления о пропаже Лины. По району ползли дикие слухи, и только Витька мог удивляться, насколько народная фантазия недалека от истины.На следующий день после падения он переехал в больницу, где провалялся полмесяца. К нему приходил Линин отец, странно смотрел на него и говорил: — Я не жалею, ни о чем не жалею. Лучше ТАМ, чем с тобой.Витьке было жалко его, и он не обижался.Выписался он уже в августе, и еще несколько месяцев ездил на каталке. Ноги его срослись нормально, доктора даже удивлялись такому гладкому выздоровлению, — и в конце октября Витька вернулся в школу.***С тех пор его жизнь текла обыкновенно, как и раньше, — если смотреть на нее со стороны.Две невозможных ночи с Линой отходили все дальше в прошлое — и Витька, пожалуй, поддался бы внушению и поверил бы, что все это плод временного помешательства, вызванного … сотрясением мозга, — если бы не две вещи.Во-первых, ему необыкновенно везло.Верней, не совсем так: неприятности возникали в его жизни так же часто, как и у других людей, и пожалуй, куда как чаще, — но все они разрешались чудесным образом, и Витьке твердили, что он родился в сорочке.Попав в страшную аварию, он не только не получил ни единой царапины, а еще и спас двух других людей с сильными травмами, не имея никаких медицинских знаний. Какой-то голос подсказывал ему, что делать, и Витька делал, стараясь только не заглушить его. На всех экзаменах он вытягивал билеты, которые знал хуже всех прочих — и в его памяти неожиданно всплывали знания, которые гладко выливались в речь, и он получал пятерки.