Романтическая симфония для мужского полового органа и оркестра.
Не так давно кто-то — не помню кто — держался за мою руку, словно за ниточку воздушного шара, и говорил: «Ты думаешь, что жизнь — это то, что происходит с тобой, пока ты строишь другие планы? Нет, мой драгоценный, ты заблуждаешься. Жизнь — это всего лишь дерганье экрана телевизора, который смотришь не ты. Впрочем, это тоже не жизнь. Это лишь зачатие жизни. Когда кто-то хватает телеящик, озверев от его тупости, и швыряет его с балкона, только тогда и наступает настоящая жизнь: дерганья еще неостывшего экрана приобретают смысл, который никогда не появился бы, находись телевизор по-прежнему в интерьере комфорта и спокойствия. К сожалению, экран гаснет раньше, чем телевизор врубается в асфальт и окончательно разлетается на куски. Поэтому осознать что-либо мало кому удается. Очень немногим. Избранным. Ну, ты знаешь кому…».
Бред. Он снится мне под утро. Уже много дней подряд.
* * * 10.00. Господи, да когда же это кончится? Когда я, по примеру мудрых, смогу вздохнуть свободно, освободившись от ужасной кабалы самой забавной части моего тела, именуемой пенисом. Мечты об импотенции — их ужас так желанен! Импотенция — вот что приносит полную свободу мужскому естеству, крепко-накрепко скованного цепями похоти и сонма неуместных желаний, исходящих от этого неугомонного органа, с легкостью хамелеона меняющего, вне зависимости от воли хозяина, и форму, и суть. По утрам к тому же он имеет мерзкую привычку будить своего несчастного властелина позывом абстрактной страсти, позыва отвратительного и бессмысленного не столько своей безадресностью, сколько изматывающей настойчивостью. Я прикасаюсь к нему и тут же отдергиваю руку. Это не эрегированный мужской половой член, это что-то вроде хрупкого хрустального бокала, готового рассыпаться от любого неосторожного дуновения. Господи, когда же это кончится! Ведь каждый день одно и то же.
Самое смешное, что, окончательно проснувшись, я обнаруживаю себя изрядно придавленным к стене. Придавленным ничем иным, как голым задом. Испытав мгновение испуга — ведь зад не имеет почти никаких половых признаков, и кто знает, что могло произойти в пьяную ночь, — я легко покрываюсь холодным потом: у жизни вечная нехватка розовых лепестков, от нее все время ждешь какой-нибудь гнусности. Но быстро прихожу в себя (выручает интуиция закаленного в сексуальных схватках сластолюбца): аппетитность и нежная мощность этих полушарий говорят сами за себя, даже не говорят — вопиют о своей принадлежности существу противоположного пола. Значит, ночь прошла своим чередом.
Ночь любви и пьянства, после которой не под силу ни раскрыть, ни даже удержать в руках том «Войны и мира», но либидо кипит с неослабевающей силой — удивительный я человек. Впрочем, для поэтов привычно состояние похмелья и всестороннего раздрызга.
Сколько произведений разной степени гениальности породило оно!
How do you sleep, мистер Сёркин?
В гудящей голове осторожно ворочаю мысли-валуны, пытаясь угадать с трех раз, кого же из моих знакомых дам я осчастливил нынче ночью. Еще раз прихожу к выводу, что как отгадчик шарад я абсолютно не состоятелен и решаю довериться цепкости и несгибаемости осязательной памяти.
Рука неторопливо совершает путешествие по просторам загадочной попки. Ее соблазнительная объемность и головокружительная мягкость говорят о том, что принадлежать она может либо Татьяне, либо Ольге. Нет, господа, они не сестры, они даже не догадываются о существовании друг друга. Просто зады у этих двух дам сотворены Природой по одной божественной пресс-форме, вне всякой зависимости от родительских генов.
Исследование попы сужает круг подозреваемых, но окончательный вывод возможен только после следственного эксперимента.
С некоторым усилием раздвигаю налитые прелестной тяжестью ягодицы и,с первозданным волнением обнаружив теплый вход влагалища, подталкиваю в него свой капризный орган сладострастья. Зад партнерши с поразительной готовностью отзывается, начинает ритмично двигаться, с каждым толчком наращивая амплитуду и частоту колебаний. Так отзывчива, может быть только Ольга, успеваю я сообразить в самый критический момент, когда моя плоть взрывается на удивление скорым для похмельного синдрома, но традиционно бурным опять же для похмельного синдрома фейерверком наслаждения. Волна удивления необычным эффектом было поднимается в душе. В тот же момент моя дама исторгает крик, который может восприниматься как крик только непосвященными в таинства секса. Я же крик такого рода слушаю как песню. Ее поют все женщины мира в мужских объятиях, если все идет как надо. Слова этой песни, когда-то давно написанные Змеем-искусителем, неизменны и заложены в подсознании каждой дочери Евы. Но мелодия у каждой из них своя. Неповторимая мелодия страсти.
Я знаю наизусть слова этой песни — благо моментов для их изучения у меня было предостаточно, считаю их гениальным творением, слившим воедино дьявольское и божественное, и всегда впадаю в эйфорию, когда слышу эти сверхъестественно-сверхбожественные звуки.
Но на этот раз что-то мешает мне насладиться до конца.
Возникает еще одна волна удивления, смешивается с первой, образуя завихряющий мозги бурный поток. Мелодия песни моей дамы мне незнакома! Я слышу ее впервые! В фонотеке моей сексуальной памяти нет ничего подобного.
Вы скажете: с кем не бывало, кому из нас не приходилось просыпаться рядом с совершенно голой и совершенно незнакомой женщиной? Со мной не бывало, мне не приходилось! Личное знакомство с женщиной перед тем, как лечь с ней в постель, — непреложный закон для меня. А забыть даму, с которой вечером познакомился — тем более, если она обладает столь выдающейся попкой, не только позорно, но и непростительно. Неужели старею?
Благодарная влажность поцелуев усиливает мое смятение. Приложив некоторые усилия и вырвавшись из затухающего огня женской неги, обнаруживаю в своих объятиях и не Ольгу, и не Татьяну, а совершенную незнакомку, с которой вяло-загадочной красотке, изображенной Крамским, даже равняться смешно.
Похоже, она замечает изумление в моих глазах, но не знает к чему его отнести. Проблему она решает по-своему, хотя и не слишком оригинально: заползает с головой под одеяло, скользя по напрягшимся мускулам моего тела, как гюрза по отвесной скале, находит ртом обессилено опавший пенис и приступает к волшебству, которое изысканная эстетика индийской эротики, называет игрой на флейте любви.
К этим музыкальным экзерсисам на собственном сексуальном органе привыкнуть невозможно. Тем более, если ловкий язычок и мягкие губки обладают изрядной фантазией в области сосательно-глотательных движений. И вскоре неизвестная мне дама, чей зад знаком мне до боли, резвится золотым петушком на моем вновь воспрявшем и несгибаемом члене, сотрясая диван мощными толчками.
Уже несколько равнодушный к ее страсти я обдумываю создавшееся положение. Если я спал не с Ольгой, то, какого же черта я до сих пор в постели с другой женщиной, пусть милой и вполне компанейской. Ведь утро, судя по бешеным солнечным лучам, ломящимся в окно, уже в самом разгаре. Скосив взгляд на будильник, с ужасом понимаю, что до прихода Татьяны, которой вчера днем я, кажется (а теперь я уже ни в чем не уверен), назначил свидание, остается минут 20.
Принимаю срочные меры для доведения партнерши до оргазма. Извернувшись в замысловатом акробатическом этюде, средний палец правой руки помещаю на ее анальном отверстии (оно тотчас же отзывается трепетно испуганным сжатием). Средний палец левой — на клиторе (этакий сорванец, все время норовит улизнуть!). Секунда, другая, что же она медлит? Нечеловеческим усилием напрягаю все мышцы ипещеристые тела пениса. Еще немного дожать. О, как я понимаю штангистов. И только тогда начинаю ощущать мягкие, но отчетливые спазмы влагалища. Наконец-то!
Моя дама в истоме низвергается на постель. В этот момент она очень похожа на драгуна, порубленного кривыми саблями янычар. Я же, наоборот, проворно вскакиваю, быстро натягивая одежду и бормоча какую-то околесицу о срочных делах.
Ей, похоже, торопиться некуда. Не спешно посетив ванную, она также лениво одевается, на ходу диктуя мне телефон, а заодно имя и фамилию. Ага! Ее зовут Евгения. Прекрасно. Пусть и постфактум, но отчитался перед совестью. Ну а теперь — бай-бай, моя малышка!
Мы вместе выходим из дому. При чем я едва способен скрыть уколы тысяч иголок, колющих душу изнутри. Евгению же мое волнение как будто заставляет быть еще более расслабленной и неторопливой.
Прощаемся у куста жасмина, скрывающего наш долгий поцелуй от неусыпного соседского ока. Чудесное июльское утро расточительно льет на нас свое бодрящее благоухание. После крепкой сексуальной встряски — лучшего средства от алкогольных недугов — это изрядно проясняет мысли.
Она идет к трамвайной остановке, а мне, якобы, — на троллейбус. На несколько секунд во мне просыпается давно уснувший талант спринтера, способного составить конкуренцию самому Карлу Льюису. Стремглав обегаю вокруг дома, прикидывая в уме между прочим, где я мог познакомиться с Евгенией, но, воспарив на лифте в квартиру, тут же о ней забываю — телефон рассыпается в прах от звона.
Да, это Татьяна. Говорит с телефона-автомата в двух кварталах от моего дома. Прекрасно. У меня еще есть немного времени, чтобы навести относительный порядок и поменять простыни.
11. 30. А вот и она, моя северная красавица: широка, глубока, стройна. Швыряет сумочку в кресло, не обращая внимания на сохранившиеся следы бардака (впрочем, бардак вечен), сама плюхается в другое и начинает плести нить своей обычной околесицы. На любимую тему преподавателей английского языка — моя семья. Дочка только что отправлена в школу для особо интеллектуальных вундеркиндов. Муж — третью неделю в командировке в Верхнем Уфалее («забавляется с провинциальными шалавами»). Свекровь закупила тонну свинины, нужно забирать, а у нее холодильник не резиновый. И т. д. И т. п.
Я присаживаюсь рядом на ковер и, как бы невзначай, запускаю руку под легкий подол шифонового платья. Она делает вид, что не замечает моих ласк. Обычная наша игра. Татьяна болтает безумолку, я невозмутимо демонстрирую ловкость рук.
О, боже! Эти восхитительные, колышущиеся ляжки, с брезгливой преданностью принимающие прикосновения мужских пальцев. Эти мгновенно увлажнившиеся трусики, под которые, несмотря на всю плотность их прилегания к телу, легко проскальзывают страждущие пальцы. О, эти не ведающие предела набухания, малые губки!
Татьяна болтает. Я терпеливо ласкаю ее шаловливый клитор и величественное влагалище; не самое скучное занятие, господа, при одном условии: женская физиология и поэзия Рильке должны быть для вас вещами одного порядка.
Татьяна кончает все в той же нейтральной позе сплетничающей женщины, не приподняв платья, даже не приспустив трусики. Кончает где-то между ценой на капусту и последней серией модного телесериала. Теперь уже без неожиданностей: я слышу знакомый вопль-песню, в котором мне знакома каждая нотка и каждая пауза, идеальная повторяемость которого так ласкает слух.
Прекрасно. Татьяна получила свое. Пора и мне приступить к привычной процедуре.
Поласкав шею и ушки моей прелестной собеседницы, так и не унявшей словесный фонтан, я выпрямляюсь во весь рост и решительно расстегиваю молнию брюк. Ее лицо слегка вытягивается (обычные Татьянины штучки, необходимый элемент нашей любовной игры). Но болтовня не прекращается.
Наступает критический момент, так приятно щекочущий нервы, так своейбезыскусностью крепко меня восторгающий, а Татьяну — я уверен — еще больше. То, что на ее лице гримаска неудовольствия, ничего не значит. В глазах, зато, жадный блеск голода по этой супер-карамельке, бесстыдно выпрыгивающей из моих штанов. Смотрите, завидуйте!
Наконец-то ротик Татьяны занят стоящим делом (прошу прощения за каламбур). Пустопорожний поток слов прерван. Возникает долгожданная тишина, если не считать сладчайших причмокиваний и вздохов. Становится даже как-то не по себе, хочется заполнить внезапную звуковую брешь. Дотягиваюсь до магнитофона. Нажимаю кнопку, и возникает «Lady In Red», непревзойденный гимн сексу, сопряженному с похмельем.
С последним аккордом поток тугой отборнейшей спермы устремляется в темную глубину Татьяниного рта. Ошеломленный оргазмом я опускаюсь на ковер. Татьяна царственно перешагивает через мой поверженный усладой труп и, зажимая ротик руками, вдруг мчится в ванную. Моральный кодекс домохозяйки и матроны мешают ей проглатывать сперму любовника. Бог ей судья. У других моих подруг иные принципы. А у некоторых их нет вообще. В этом я усматриваю разнообразие, что само по себе прекрасно, поскольку без разнообразия — нет гармонии.
Аудиенция закончена. Новости исчерпаны. Расстаемся до следующей встречи по-деловому, но радостно, с шутками-прибаутками, в предвкушении будущих встреч. Юмор свойственен не только музыке, но и сексуальным отношениям.
С ее уходом я сейчас же переключаю биоволны на Ольгу. Свидание с ней назначено только на 5 часов вечера. Чем-то нужно занять время.
Прогуливаясь вдоль кухонного окна и наблюдая за суетой загружающихся в соседний дом новоселов, вспоминаю о новой соседке, въехавшей в квартиру этажом выше неделю назад. Я до сих пор не соизволил ни представиться и ни засвидетельствовать свое почтение. Совершенно непростительное упущение. Еще немного и подходящий момент для того, чтобы исправить положение, будет упущен. Ведь возможен вариант с врезанием замка или развешиванием книжных полок, что как нельзя лучше способствуют установлению с одинокими женщинами добрососедских отношений, подразумевающих и в дальнейшем различные услуги по мужской части.
12. 30. Какой-то остолоп уже копошится у новенькой металлической двери. Углублен и сосредоточен так, будто и не подозревает о полагающемся слесарю-самцу гонораре. Жалкий, но типичный пример кретинизма с примесью комплексов и импотенции. Ну, его к черту!
В запасе у меня все равно соседняя дверь. Звоню. Олух-перехватчик слишком усердно стучит молотком, мешает прислушиваться. Кроме того, от волнения у меня начинается ломота в висках. Как у начинающего актера. Чего тут больше — негодования, оскорбленного самолюбия или ожидания встречи с той, чьи легкие шаги все-таки слышатся из-за двери. По странному стечению обстоятельств Вероника оказывается дома. Значит, сегодня мой день.
Тоненькая тростиночка Вероника — дочь моей дорогой и уважаемой преподавательницы по классу рояля Инги Борисовны, женщины с множеством достоинств, одним и первейшим из которых является роскошный бюст. В отличие от мамы, у Вероники подобного бюста не наблюдается, но других достоинств не меньше.
Она радуется мне, как щенок солнечному дню. Бедняжка. Я так редко бываю у них. Я такой нехороший. Я зазнался. Я перестал интересоваться серьезной музыкой. Я забыл своего любимого педагога. Я не проявляю никакого интереса к подрастающему поколению.
Вот здесь она не права. В корне. Я испытываю обостренный интерес к племени молодому, проявившийся никак не далее двух месяцев назад, когда Вероника под моим чутким руководством и при моем личном участии лишилась девственности. Правда, нельзя отрицать и последующей позорной халатности наставника молодежи, не проследившего и не направившего должным образом процесс становления либидо молодой феи.
Поспешными нежными поцелуями