… Первое, что увидели его глаза, было небо. И тишина.
Это было странно — тишины ведь не видно, — но она была такой густой и зримой, что дон Сезар прямо-таки увидел ее, и даже ощутил порами кожи.
Небо было синим, бездонно-синим, и тишина тоже была синей, даже лиловой, как тени в вечерний час. Она омывала дона Сезара, как младенца. Она окутывала его тело и душу, как масло. Ни в Кадисе, ни в Севилье не было такой тишины…
Внезапно дон Сезар вскочил на ноги.
Вначале вскочил — а потом понял, что может сделать это, и даже не удивился. Почему он должен был не мочь, он не знал, и задуматься не было сил — слишком много вокруг было непонятного.
Все вокруг было непонятно.
Не было понятно ничего, кроме тишины.
— Где я? — то ли подумал, то ли спросил у кого-то дон Сезар. (Должно быть, у тишины.) Потом огляделся.
Слева и справа высились огромные скалы. Они казались выточенными из драгоценных камней: рыжее, гранатовое, лиловое громоздилось друг на друге, как фрукты на базарном лотке, и все это было увито пучками зелени, сочно-салатовой, будто здесь никогда не было зноя, привычного зноя Андалусии.
Такая же зелень покрывала все вокруг. Дон Сезар стоял по колено в густой траве, колыхавшейся от ветра, который, оказывается, дул, хоть дон Сезар и не заметил его, ибо он так нежно, без толчков обтекал его, как все то же масло…
Свиристели птицы. Дон Сезар вдруг понял, что их хор-то и был тишиной — той самой, лилово-синей.
Здесь было так хорошо, что дон Сезар подумал бы, что он спит, если бы не понимал, что не спал…
— Где я? — снова спросил он у птичьего хора, и вдруг застыл. — Америка? Коста-Рика? Не… неужели?
Он упал в траву.
— Но… как? Как я добрался сюда? Почему не помню дороги, не помню моря? И где Микаэла?… Господи!
Он вдруг вспомнил про Микаэлу.
Там было что-то душное, тяжкое… что-то ужасное, не подпускавшее к себе мысль, не дающее себя вспомнить, как дон Сезар ни морщил лоб.
— Микаэла, — бормотал он, — Микаэла, — и бегал по траве, как гончая, будто хотел заменить беготней движенье мысли. — Микаэла… Микаэла!
Вдруг он увидел фигурку в цветастом платье, лежавшую тут же, на лугу.
— Микаэла! — он ринулся к ней, путаясь в траве. — Микаэла! Ми…
Это была не Микаэла.
— Пеппа? О Господи…
Пеппа вздохнула и потянулась. Ее глаза круглились, как у младенца.
Какое-то время он и она смотрели друг на друга.
Потом дон Сезар вдруг почувствовал бурную, душную радость от того, что это была именно Пеппа, а никто другой. Радость плавила его, выталкивая из глаз слезы, и он упал на Пеппу, сжав ее до боли.
Пеппа пыхтела в его объятиях.
— Ты жива… жива… — бормотал дон Сезар и облизывал ее, как теленок. — Пеппита… счастье мое…
Его радость передалась Пеппе, и та плакала и ласкалась с ним, все еще ничего не понимая. Потом они застыли, обнявшись, мокрые от слюны и слез.
— Где мы? — спросила Пеппа.
— Не знаю. Может быть, в Америке, как мы и хотели с Микаэлой?… Микаэла… Как странно… Я увидел тебя и вдруг забыл о ней, будто ее и не было… Ты что-то помнишь?
— Я… Я помню, что с нами что-то ужасное… Что-то… Но я цела и невредима. Больше того, мне хорошо, и я… Я не помню, когда мне было так хорошо. И ты со мной, мой родненький, счастье мое…
Они снова стали целоваться.
Ласки втягивали их, как воронка, распаляя все сильней. Пеппа сдирала с него одежду, чтобы вылизать, как кошка, и тот всасывался ей в губы, в уши, в соски, добытые из-под сдернутой одежды…
Вихрь восторга вдруг подкинул их вверх, как мячи, и дон Сезар стал бегать за Пеппой, голой, визжащей от страсти.
Они носились по лугу, кричали, толкались, ловили друг друга, катались по траве… Пеппа выгибалась и трясла грудями, молодыми, сочными, как фрукты, дразня дона Сезара.
Наконец он поймал ее, повалил в траву и, держа за волосы, развернул задом к себе.
— Ииы! Ыыы! Ыыыээ! — подвывала баском Пеппа, бодая землю. Дон Сезар оплодотворял ее, какзверь, не помня ничего, кроме смуглого зада, в который вцепились его пальцы.
— Хрр! Хрррр! — рыкал он с каждым толчком, шлепая половинки, упругие, как барабаны. Тугая Пеппина плоть звенела, полная буйной молодой силы, и дон Сезар маялся в ней, умирал и хохотал, выплескивая кипяток своей любви. Оплодотворенная Пеппа умирала и хохотала вместе с ним…
— А ведь мы впервые с тобой… Никогда раньше… Да? — спросил он, когда отдышался.
— Да… Наверное… — отозвалась Пеппа, глядя в небо.
Она была счастлива. Настолько счастлива, что необходимость думать и говорить казалась досадной помехой.
Синее небо манило ее. Оно всасывало, поднимало к себе, кружило, купало в своей синеве, как в купели…
Уснул и дон Сезар, ткнувшись носом во влажную Пеппину срамоту.
***
Во сне ему вдруг явилось ВСЕ, поразив своей ясностью («как же я мог забыть?») и ужасной правдой, от которой он не мог скрыться, как ни прятался в тумане сна.
Все было просто и неизбывно страшно. Настолько страшно, что он проснулся — и долго вглядывался в небо, пытаясь вспомнить, ибо снова все забыл.
— Эй, — толкнул он спящую Пеппу. — Эй! Проснись.
— Аааа? — зевнула Пеппа, перевернувшись на другой бок. — Сезарито… счастье мое…
— Эй! Я вспомнил, все вспомнил, но сейчас снова забыл, — жаловался ей дон Сезар. — Пеппа!
— Ничего… еще вспомнишь… родненький мой… — бормотала Пеппа, не раскрывая глаз.
С минуту дон Сезар любовался ее улыбкой, безмятежной, как у ребенка.
Вытерев слезы, он встал. Оглянулся в поисках одежды, но махнул рукой и пошел, как был, голышом.
Он не знал, куда идет. Нужно было куда-то пойти, чтобы что-то узнать, — куда и что, дон Сезар не знал. Потому и шел.
Несколько раз он оглянулся на Пеппу. Что-то говорило ему, что она в безопасности, и с ней ничего не случится, если он отойдет.
Оглянувшись в последний раз, он перевалил холм и стал спускаться по другому склону.
Во все стороны открывался вид, от которого у дона Сезара защемило в груди. Голубые гряды холмов, перераставшие в золотисто-лиловые скалы, расходились бесконечными волнами к горизонту. Это был голубой мир, в котором и зелень, и золото скал, и облака светились головокружительным синим сиянием. Даже огромное солнце не жгло желтым и красным, как привык дон Сезар, а ласкало розовым, лиловым и фиолетовым. Его лучи, расчертившие долину сквозь облака, высвечивали в голубой траве золотые и розовые пятна.
Спустившись с холма, дон Сезар вышел к озерцу, куда низвергался небольшой водопад. На берегу он увидел лежащую ничком фигурку…
— Микаэла! Микаэла!!! — тряс он ее, закусив губу, пока она не вздохнула и не потянулась.
— А? Я долго спала, да?
— Микаэла, — гладил ее дон Сезар, не зная, что ответить. Та улыбалась ему:
— Мне снилось что-то ужасное. Что-то… А вы такой большой стали, дон Сезар… Взрослый… Сейчас вот смотрю — и прямо удивляюсь… И волосы у вас седые почему-то… Вас сегодня батюшка отпустил на целый день, да? Где же это я заснула?
— Микаэла! Ты… ты думаешь, что мы у себя? В Альдомоваре?
— Ну да… Хотя… Не знаю…
— Оглянись вокруг!
Микаэла встала и, сладко зевая, посмотрела по сторонам.
— Водопад? Где же это у нас такой? Не припомню… Как красиво!
— Мы не в Альдомоваре, Микаэла. Ты что, совсем ничего не помнишь?
— А что я должна помнить?… Не знаю, у меня со сна мысли туго шевелятся в голове. Как сонные мухи… Вы меня привезли куда-то, и я заснула, да? Вы купались?
— Нет…
— Смотрю, вы без одежды… Так давайте купаться! Давайте!
Микаэла хлопнула в ладоши от восторга.
Дон Сезар пытался быть серьезными, но восторг Микаэлы вдруг обжег его, как поцелуй. Ему, как и ей, показалось, что они у себя в Альдомоваре, или, может быть, где-то … рядом — так, как было в детстве, много лет назад…
Обхватив визжащую Микаэлу, дон Сезар швырнул ее прямо в одежде в воду — и прыгнул следом.
Вода была обжигающе холодной. Оглушенная,счастливая, перепуганная Микаэла топила дона Сезара в озере, которое оказалось мелким — по плечи им обоим, — а дон Сезар рвал на ней платье, пока не обнажил полностью крепенькое тело, побелевшее от холода.
Выскочив на берег, они принялись гоняться и бегать друг за дружкой. Дон Сезар почти верил в то, что они — ТАМ, у себя в детстве, потому что все было, как тогда. Вот только…
— Попалась! — торжествующе хрипел он, повалив Микаэлу на траву.
— Ааа… ааа… — голая Микаэла изнемогала от смеха и усталости.
Дон Сезар держал ее за ногу, глядя выше, в пушистый пах, усыпанный жемчужными каплями, и в створки раковинки, которые он столько раз видел, но стеснялся потрогать…
Вдруг решившись, он нагнулся и поцеловал Микаэлу в розовый лепесток. Та притихла, вздрагивая от смеха.
Лепестки были солеными, как овечий сыр, и дон Сезар снова и снова лизал их, чтобы убедиться в этом.
Микаэла застонала, раздвигая ноги…
Неведомая сила, которую он уже знал, но стеснялся ей подчиниться (как ему казалось) — неведомая сила притянула их и вдавила друг в друга, приладив живот к животу, сосок к соску, срамоту к срамоте…
— Микаэла, — хрипло говорил дон Сезар, жаля ее языком в губы и в нос.
— Хихи, — фыркала та, глядя ему в глаза.
— Как я люблю тебя, — стонал дон Сезар, расплескиваясь в ней горячими брызгами.
— И я вас ужасно люблю, — улыбалась ему Микаэла.
Она вжалась в его срамоту плотно, лобок к лобку, и им казалось, что они срослись бедрами и растут из одной точки, как стволы дерева…
***
— А? Что? — дон Сезар вздрогнул, открывая глаза.
Чьи-то руки тормошили его.
Казалось, они дотянулись к нему из сна, темного, тяжкого, где Микаэла с Пеппой…
Он вдруг отпрянул. Рядом лежала Микаэла, слепившись с ним в объятиях. Над ними склонилась Пеппа.
— Господи… — бормотал пересохшими губами дон Сезар.
Это было то, чего он боялся больше смерти: что они встретятся, и встретятся в его присутствии.
Может быть, это и снилось ему, это он и пытался вспомнить? И вот сон его пророс в жизнь, став явью…
— Микаэла, — сказала Пеппа, тряхнув кудрявой гривой.
— Пеппа, — ответила ей Микаэла, улыбаясь в ответ.
Она высвободилась из объятий и встала навстречу Пеппе. Девушки обнялись.
Ошеломленный дон Сезар хлопал глазами, глядя на них.
— Где мы?
— Не знаю… Не все ли равно? Главное — с нами Сезарито. Пойдем его целовать?
— Пойдем!
Смеясь, девушки ринулись к нему.
Они были обнажены, смуглы и бесстыдно прекрасны — кудрявая Пеппа и прямоволосая Микаэла, юные и грудастые, как античные богини…
— Ааааа, — стонал дон Сезар, уворачиваясь от смуглой плоти.
— Вот тебе, вот тебе! — смеялись девушки, шлепая его грудями по лицу и по плечам. — Вот тебе! — визжали они, щекоча его и друг друга.
Задыхаясь, дон Сезар обхватывал их, скользя по шелковистой коже. Вскоре по лугу каталась куча мала из обнаженных тел. А через пару часов, когда солнце закатилось за скалу, дон Сезар молил Пеппу с Микаэлой:
— Девушки… Я страстно люблю вас… но… может, мы немного отдохнем?
— Зачем? Ведь я люблю тебя. Я хочу быть с тобой, — отвечали они хором, и дон Сезар вновь лизал и целовал влажную плоть языком, просоленным до волдырей. Его грешный уд давно выплюнул в обе утробы все, что было в тщедушном теле дона Сезара…
Когда стало темнеть, изнуренный дон Сезар наконец уговорил девушек прогуляться вдоль озера, чтобы найти ночлег.
Они шли, взявшись за руки — Пеппа и Микаэла по краям, в середине — дон Сезар, не понимавший, где шумит водопад, а где — у него в ушах.
Лиловое золото заката (да, как оказалось, бывает и такое) — лиловое золото заката полыхало сверху и снизу, переливаясь в водяной ряби. Со всех сторон кричали густые, влажные, насыщенные краски, растравляя истощенную душу дона Сезара.
Никто из них не думал об одежде, и это ничуть не казалось им странным. Более того, лишь дон Сезар, как казалось,сознавал это; девушки порхали нагишом так, будто за всю жизнь им не пришлось надеть на себя ни единого куска ткани. Они были мучительно прекрасны — каждая по-своему, — и красота их тел больно била в кровь дону Сезару, чувствовавшему себя дряхлым стариком…
***
За поворотом берега, у подножья высокой скалы они встретили человека.
Уже стемнело, и его черты были плохо видны, но дону Сезару он показался очень знакомым. Настолько знакомым, что вдруг почудилось — сейчас вспомнится все, что не вспоминалось раньше.
— Приветствую вас, достопочтенный дон, — сказал незнакомцу дон Сезар. (Неизвестно, почему, но он был уверен, что перед ним дворянин.) Не скажете ли нам, есть ли поблизости место, где можно было бы безопасно провести ночь?
Человек, сидящий на траве, обернулся к ним.
«Черт подери, надо было извиниться за то, что мы голые. Соврать что-нибудь… « — думал дон Сезар, удивляясь тому, что не испытывает стыда.
— Не зови черта, — ответил ему незнакомец. — Все равно ему сюда не добраться.
Дон Сезар остолбенел.
Притихли и девушки.
— И правильно сделал, что не солгал. Наготы не нужно стыдиться — ни там, ни здесь. Присаживайтесь, друзья.
Незнакомец указал им жестом на траву возле себя.
Повинуясь, дон Сезар и девушки сели напротив.
— Ну как, вспомнил? — спросил его незнакомец.
Он смотрел ему прямо в глаза — незлым испытывающим взглядом.
— О чем вы спрашиваете его, сударь? — спросила Микаэла.
— Он знает, дитя мое. Так как же? Вспомнил?
— Нет, — медленно сказал дон Сезар. — Нет, и вы знаете это.
— Почему ты думаешь, что я знаю?
— Я… не знаю. Почему-то мне так кажется.
— Да. Правильно кажется. Знаю.
— Помогите мне вспомнить, сударь! — вдруг взмолился дон Сезар. — Помогите, прошу вас!
— И мы просим, — сказали вдруг Пеппа с Микаэлой. — Мы не знаем, в чем дело, но мы не хотим, чтобы наш Сезарито мучился. Помогите ему, сударь, если сможете.
— Что ж. Ты действительно хочешь этого?
— Да.
— Что ж, — сказал незнакомец. — Что ж…
Он подошел к дону Сезару.
— Я расскажу тебе. Расскажу, и ты вспомнишь. Что задержится в твоей памяти, что улетучится из нее — зависит от тебя. Не передумал?
— Нет.
Незнакомец поднял руку, коснулся ею головы дона Сезара, и…
***
Странное дело: дон Сезар слышал его голос — и тут же видел воочию все, о чем тот говорил.
— Жил-был на свете славный идальго дон Сезар де Альдомовар.
Детство и юность его проходили в фамильном поместье близ Севильи, в окружении садов, фонтанов и зноя. Лучшим другом его детства была крестьянская девочка по имени Микаэла. Родители дона Сезара, хоть и не столь богатые, как их знаменитые родственники из Кордовы, но все же довольно-таки зажиточные дворяне, не были слишком строги в воспитании, и юному идальго предоставлялась определенная свобода, которой были лишены многие его сверстники.
Они с Микаэлой проводили вместе целые дни кряду: бегали, ловили цикад, болтали — и даже купались в ручье. (Хоть дон Сезар тогда еще не знал о греховности нагого тела, но о чем-то таком догадывался, и потому хранил эти купания в тайне.)
Больше всего они с Микаэлой любили прятаться в заброшенной башне и болтать о разных удивительных вещах, о которых дон Сезар узнавал из книг, добытых в отцовской библиотеке. В особенности он любил рассказывать ей о колониях, об Америке, о сокровищах Вест-Индии, об удивительных зверях, о злобных язычниках и прочих чудесах Нового Света.
Там же, в заброшенной башне, они поклялись друг другу в вечной любви, и дон Сезар пообещал Микаэле, когда вырастет, увезти ее на Коста-Рику — Берег … Богатства .
Прошли годы. Дон Сезар вырос, возмужал, а Микаэла из девочки превратилась в смуглую и, быть может, не слишком изящную, но зато славную и добрую девушку. По-прежнему не было человека, который так же любил дона Сезара, как она (исключая, раумеется, его братьев и почтенных родителей).
Увы,