Эта невероятная история началась в одном из отелей Крита, где я проводил отпуск.
Отель был недорогой, небольшой и находился на задворках маленького городка, неподалеку от моря и необорудованных пляжей. Фешенебельной роскоши здесь не было и в помине, зато была тишина, цветы на подоконниках и улыбчивые лица людей, не обремененных лишним капиталом.
На отдыхе я — принципиальный индивидуалист: оберегаю свое личное пространство, не отдавая ни пяди его посторонним. Тем более — какое уж там общение, если я не знал греческого, а по-английски говорил только в пределах, позволяющих спросить «как пройти в библиотеку?» Я бродил по городу в одиночестве, слушал море, тишину, купался, загорал, читал книги и был счастлив оттого, что двое суток раскрывал рот только для приема пищи.
И тем не менее — уже на второй день я стал присматриваться к некой группе постояльцев. Ничем особенным они, казалось бы, и не выделялись, если не считать девушки, необыкновенно красивой и серьезной. Даже в ее улыбке была какая-то скрытая грусть, — что, впрочем, роднило ее с двумя ее товарищами: пожилым господином с длинными турецкими усами и мужчиной лет сорока, бледным, тщедушным и гладко выбритым. Все они держались вместе, жили в соседних номерах и так же, как и я, ни с кем не общались.
Несмотря на вполне, в общем, обыкновенный вид, в них было что-то, привлекающее не только мое внимание: я видел, что на них с любопытством смотрели и другие. Невозможно было определить, что выделяет их; пожалуй, все дело было в их взглядах, глубоких, печальных и — каких-то очень «не наших»; я привык к тому, что иностранцы смотрят «не по-нашему», но взгляды серьезной троицы отличались особой «инакостью», неуловимой, как тень. Кроме того, странными были голоса мужчин: высокие, будто подростковые — при весьма почтенных летах. В их лицах было что-то женоподобное, как у голубых.
Вначале я думал, что это иностранные туристы, вроде меня, но потом услышал, как они говорят с персоналом по-гречески. Впрочем, я не настолько освоился в этом языке, чтобы отметить акцент; но, по крайней мере, пожилой господин походил лицом на местных греков. Все трое были похожи друг на друга — при весьма разных чертах лица; я заключил, что это родственники, вероятнее всего — отец, племянник и дочь.
Последняя, конечно, интересовала меня больше всего. Она была не просто красива — от ее красоты захватывало дыхание, как от чуда. Она была жгучей брюнеткой с густыми волосами, прямыми, длинными и блестящими, как антрацитовый водопад, с огромными глазами и необыкновенным лицом — странным, тонким, одухотворенным, как у старинных мадонн. В глазах ее светилась печаль и какая-то загадочная глубина; иногда взгляд ее казался мудрым, как у старца.
Несмотря на красоту, способную бросить к ее ногам кого угодно, она одевалась и вела себя подчеркнуто скромно: носила простые блузы и шорты, говорила мало, не красилась, не кокетничала и казалась всегда погруженной в свои мысли. Мудрый взгляд ее огромных глаз как-то моментально отбивал желание флиртовать с ней; к ней невозможно было отнестись несерьезно. При этом она часто улыбалась, охотно смеялась, искренне радуясь всякой чепухе. Ходила она только босиком; мне удалось рассмотреть ее босые ступни, умопомрачительно стройные и изящные, и я с удивлением понял, что они никогда и не знали обуви.
Чем дальше я присматривался к ней — тем более странной она казалась мне, и у меня даже мелькал вопрос, не чокнутая ли она. Впрочем, никаких прямых подтверждений своим подозрениям я не замечал. Глубокие глаза и странная, неюношеская сосредоточенность ее заставляли думать, что ей не менее 25 лет, — хотя по свежести и прелести ей нельзя было дать больше 19-ти.
Очень скоро я понял, что интересую девушку не меньше, чем она меня: не раз я ловил на себе ее взгляды, а один раз даже заметил, как она наблюдает за мной,выглянув из окна. Внимание девушки и льстило мне, и пугало, и смущало; все мысли о знакомстве упирались в языковый барьер, я не предпринимал никаких решительных действий — и мы только наблюдали друг за другом, не нарушая молчаливого паритета.
Вначале я думал, что «главный» в их компании — пожилой усач, а девушка занимает в ней положение, соответственное своему возрасту и красоте: обожаемого и опекаемого юного существа. Но очень скоро я понял, что все наоборот: центральную роль в этом трио играла именно девушка, а мужчины подчинялись ей. Девушка руководила ими каким-то непривычным, но очевидным для меня образом: ни она, ни ее подчиненные не проявляли никаких привычных знаков субординации, которая проявлялась скорее в каких-то флюидах, в общей пластике движений, в том, как каждый из членов группы осознавал и подавал себя. Между собой они говорили очень мало, в основном — по-гречески, но я подслушал несколько обрывков фраз на каком-то странно звучащем языке, который я не смог идентифицировать даже предположительно.
Все это казалось мне очень странным. Меня трудно отнести к фантазерам, но здесь моя фантазия разыгралась не на шутку, и я уже представлял себе принцессу какой-то загадочной страны, сопровождаемую двумя визирями — и ни в чем не похожую на нас, простых европейских смертных.
***
На третий день загадочная красавица полностью завладела моими мыслями, и я решил наконец поступиться отпускными принципами и искать сближения с ней. Судьба словно подслушала меня: как только я сказал себе это, она столкнула нас безо всяких усилий с моей стороны. Произошло это так странно, что… впрочем, опишу все по порядку.
Однажды, вернувшись с пляжа, я пошел в душ. Дверь душевой я не запер: мне в голову не могло прийти, что меня может кто-то посетить. И когда я услышал скрип входной двери — растерялся, не успев сориентироваться; через миг дверь душевой раскрылась, и я, голый и мокрый, увидел на пороге ту самую девушку.
Сказать, что я был в шоке, — значит не сказать ничего. Ситуация осложнялась тем, что я не знал, на каком языке выразить свое недоумение, и стоял, как немой. Девушка между тем зашла, не колеблясь, в душевую, улыбнулась облакам пара и сказала мне — по-русски:
— Я видела, как ты вернулся. Зашла сюда, услышала шум воды и подумала, что смогу тебя найти здесь.
Она улыбалась мне, как старому знакомому; в руке ее была книга — я узнал обложку романа, который брал с собой на пляж. Самым невозможным было то, что она не чувствовала, казалось, ни малейшей неловкости и вела себя так, будто на мне был фрак с галстуком. Я подумал было, что она близорука и обозналась — но тут же понял, что это не так. В довершение ко всему мой детородный орган, застуканный врасплох, немедленно полез вверх против моей воли. Девушка, не стесняясь, смотрела прямо на него, — на лице ее светился интерес и удивление; от ее взгляда меня будто пронзили невидимые лучи, нестерпимо сладкие и стыдные, и я почувствовал себя тающим кусочком масла.
— Я видела эту книгу у тебя. Наверно, ты потерял ее. Вот я и принесла ее тебе. — И она, приветливо улыбаясь, показала ее мне. — Но здесь мокро; я оставлю ее в комнате. Хорошо?
В ее речи, безукоризненно правильной, было что-то странное: голос ее, мелодичный, как виолончель, был насыщен живыми, мерцающими интонациями — и вместе с тем напоминал речь автомата или сомнамбулы. В ней не было ни малейшего намека на акцент — и вместе с тем было очевидно: она не росла среди моих соотечественников. Я настолько обалдел, что не смог выдавить из себя даже кивка; девушка, снова улыбнувшись — в ее улыбке появилось легкое недоумение — глянула снова на мои гениталии и вышла из душевой; я услышал ее голос из-за стены — «я положила ее на стол. До свиданья!». «До свиданья», — вдруг ответил я неожиданно для самого себя — хриплым, чужимголосом…
Послышались мягкие шаги, хлопнула дверь, — а я стоял, как заколдованный,… не зная, что делать и думать. Вдруг — будто меня током ударило — выскочил из душевой, как был, голый и мокрый, — и осмотрел номер. Девушки не было; на столе лежала моя книга.
«Неужели чокнутая?» — думал я. На моих гениталиях словно остался след огромных нежных глаз, и они сладко ныли. Трусливо заперев входную дверь, я вернулся в душ — и направил струйки воды туда, где все набухало и переливалось, настойчиво требуя внимания…
В тот же день я встретил ее в вестибюле — одну, без попутчиков. Она улыбнулась мне, как знакомому, и я почувствовал неловкую необходимость заговорить с ней. Как и о чем, я не имел ни малейшего представления, — но все-таки сказал:
— А я не знал, что вы… что ты — русская. Думал — турчанка или… в общем — отсюда откуда-то… — и мысленно выругал себя за «яркую речь».
Девушка удивленно подняла брови:
— Русская?… Я — русская. Да. — Она улыбнулась, будто вспомнила что-то. Но я уловил в ее голосе странную интонацию:
— Ты не из России? Твои родители эмигранты? Ты… очень хорошо, правильно говоришь по-русски. Чисто. Лучше, чем я — попытался пошутить я.
Она снова улыбнулась и очень серьезно возразила:
— Лучше, чем ты? — нет, нет. Это неправда.
Я почувствовал какой-то тупик. «Кажется, все-таки чокнутая» — мелькнула мысль; я спросил:
— Откуда ты?
— Я? Из… России. Ты же сам сказал, — ответила она и будто бы смутилась.
— Все таки — да? А откуда именно? Из какого города?
— А ты — из какого города?
— Я? Я живу в Москве.
— И я тоже… из Москве.
— ???
— Из Моск… Уыйх! — Из нее вырвалось вдруг какое-то странное восклицание. — Я… я неправильно сказала! Из Моск-ВЫ!
— Подожди!… я не понимаю. Как это — если ты не знаешь, как правильно… — начал я.
— Нет-нет, я ошиблась. Случайно. Мне пора, — вдруг встала она и, прежде чем я успел возразить, вышла из вестибюля. На выходе она обернулась и сказала:
— До свиданья!
— Подожди!… — наконец крикнул я, — подожди! — вскочил и побежал за ней. — Как… как тебя зовут?
Она помрачнела, оглянулась — мы были одни в вестибюле, — взяла вдруг меня за руки (меня как током пронзило), заглянула мне в глаза и тихо сказала:
— Не спрашивай меня. Хорошо? Ни о чем не спрашивай. Я не умею говорить то, чего нет. А правду не могу сказать. Нельзя.
Она легонько сжала мне руки, повернулась — и вышла, вернее, выплыла — такой плавной была ее походка.
Хоть разум мне и подсказывал с недвусмысленной ясностью — «чокнутая» — все мои мысли витали вокруг моей новой знакомой. Я иронически спрашивал себя, не влюбился ли я в чокнутую — и с ужасом понимал, что не знаю этого; во всяком случае, ясного отторжения, какое должна вызывать мысль о безумии, не было и в помине.
***
Думая о незнакомке, я прошатался весь день по городу, потом вернулся и лег спать раньше обычного, предварительно убедившись, что ее нет в вестибюле и на балконах. Снилось мне что-то в высшей степени странное, с привкусом мистики; в снах фигурировала Она — в каком-то таинственном, невероятном контексте, который я не запомнил — но сон отпечатался на моем настроении, и утром я поднялся с постели, полный странной детской жути.
Постояльцев снова не было, и я, не решаясь заглянуть в ее номер, отправился гулять. И надо же! — через три минуты я снова увидел свою незнакомку.
Ее держал за руку какой-то местный усач, сопровождаемый хохочущими дружками, и пытался тянуть ее за собой. Она упиралась, проявляя силу, неожиданную в таком хрупком теле, и что-то говорила по-гречески. Удивительно, но на лице ее не было ни страха, ни раздражения, а только недоумение, досада и —улыбка, неизменная печальная улыбка. Она повторяла какую-то короткую фразу, которая, очевидно, означала «я не хочу».
Один из дружков усача ущипнул ее за бок, другой обнял ее за плечи, подталкивая вперед, — и я приготовился уже вмешаться, внутренне смирясь с синяками и сломанными ребрами — как вдруг произошло то, от чего у меня отнялось дыхание: какая-то невидимая волна вдруг отбросила хулиганов от девушки, заставив их пролететь по воздуху метра три; даже меня, стоящего в отдалении, качнуло, и я еле устоял. Раздались крики изумления и боли — все трое с размаху шлепнулись на бетон; улица зашумела, к пострадавшим подбежали, — и никто не обратил внимания на главное чудо, которое я успел увидеть так же ясно, как вижу сейчас экран своего монитора: девушка, отбросившая нахалов невидимой волной, вдруг сделалась невидимой сама. То есть — попросту растаяла в воздухе.
Меня пробрал нехороший озноб; и тут же я успел заметить, как она проявилась в двадцати метрах далее, почти за углом.
Этого никто, кроме меня, не видел. Одержимый мистическим ужасом и любопытством, я поспешил за ней — без мыслей и догадок.
Я шел за ней, стараясь остаться незамеченным, и вскоре понял, что она идет к отелю. После доглих колебаний, смешанных со страхом, я пересилил себя — и в нужный момент сделал вид, будто случайно вышел вместе с ней к гостиничным дверям. Увидав меня, она засияла такой улыбкой, что мне перехватило дыхание; повернувшись и подбежав навстречу, она взяла меня за руки и сказала:
— Здравствуй!
Со мной еще никто так не здоровался. Я, ощутив тепло ее рук, как ток, тоже сказал:
— Здравствуй! — И не знал, что дальше говорить. Но незнакомка продолжала сама, глядя на меня, как на долгожданный подарок:
— Я рада видеть тебя. Рада говорить с тобой. Хорошо, что ты пришел! А ты рад мне?
— Да, конечно, — хрипло ответил я. Девушка, ощутив неестественность в моем голосе, отступила на полшага, не выпуская моих рук из своих, и сказала:
— Наверно, снова что-то неправильно… Какая-то ошибка. Но я все равно рада! Я думала о тебе и вчера, и сегодня. Ты понравился мне…
В ее голосе и взгляде была такая неподдельная радость, что у меня все поплыло перед глазами. Я вспомнил взгляды, которые она бросала на меня с первого дня, и подумал — неужели?…
— Мне встретились странные люди, глупые люди. Я удивилась. И немного огорчилась. Хорошо, что сейчас — ты. Ты не такой. Ты — красивый! Я снова хочу смотреть на тебя.
— Смотри!… — неловко улыбнулся я, показывая на себя, — и вдруг замер, поняв, что она имеет в виду меня — голого. И спросил:
— Что… прямо здесь?
— Можно здесь, — ответила она, не выпуская моих рук, и тут же нахмурилась: — Нет, нет. Конечно! Мы пойдем в комнату! Пойдем в номер. Конечно. — и повела меня за руку, так же настойчиво, как только что ее вел усатый ловелас.
Чувствуя, что в моей голове все кружится и танцует, я пошел за ней. Через секунду мы были в моем номере, — и она, пропустив меня вперед, выжидательно посмотрела на меня. Лицо ее было серьезно и улыбчиво; я, не соображая, что делаю, сбросил с себя одежду и, оставшись голым, посмотрел на нее. Гениталии сладко заныли, и детородный орган снова пополз кверху.
Девушка сверкнула лучистыми глазами и сказала просто, будто мы знакомы сто лет:
— Ты очень красивый. Так лучше, намного лучше…
Она имела в виду отсутствие одежды. «Раз это сон, а не явь, подумал я, — пусть все идет своим чередом» — и сказал:
— Если так лучше, почему бы тебе тоже не… Не раздеться?
Девушка снова улыбнулсь:
— Верно…. Может быть, я тоже понравлюсь тебе… И — с каким-то пружинистым, пронзительным изяществом сбросила всю свою одежду.
***
Мои сны начали сбываться, вдруг почудилось мне, — или сниться с немыслимой