Прошло немногим более трёх месяцев, с того памятного дня, когда я умудрился за один день насладиться прелестями родной сестры и maman. Наталья моя цвела, как роза, получая трижды в неделю умопомрачительную еблю, даже немножко забеременела незнамо от кого, то ли от меня, а может быть от муженька, во время их редких встреч в постели, но сильно не расстраивалась, зная, что материнство — удел всех женщин, а потому, не всё ли равно от кого? Мама заезжала за это время раз пять-шесть, не так, чтобы покрутиться в «свете» среди знакомых, а чтобы поиметь меня по полной в течении трёх-четырёх ночей. Когда она отбывала в наше имение, я чувствовал себя лягушкой, которую растоптали и выпустили наружу все внутренности. После таких рандеву я долго и мучительно восстанавливал свою мужскую стать и не отзывался на призывные записки Натали. Работа мне надоела до такой степени, что я искал причины, сказывался больным, лишь бы не ходить туда, да и от пребывания моего в кабинете людям и государству не было никакой пользы. Карты и выпивка — вот основные составляющие моего бытия, благо с деньгами мамочка не скупилась и мне хватало, так же, как и хватало сношений с моими родными. Вчера я был у Наташи, муж её уехал по делам в Новгород, и мы с ней рассматривали забавные картинки, где господа и дамы совокуплялись в мыслимых и немыслимых позах. Конечно, пришла фантазия тут же попробовать всё это на себе, и кувыркание наше продолжалось без малого три часа к общему удовольствию. Моя Natali работала и ротиком, и сочной, белой попкой и, конечно, пиздищей — ненасытной и неуёмной. Придя домой, я застал там кучера из имения, который вручил мне маменькино письмо:
« Дорогой Николенька! У нас всё в полном порядке, здоровьем не жалуюсь, что и тебе желаю! Вырастили большой урожай овощей и фруктов, и Потап (матушкин управляющий) сейчас успешно всё распродаёт. Намедни приехал мой братец Григорий с двумя дочерьми на выданье, ты должен их помнить, у него имение в Херсоне. Он уже старенький и мечтает увидеть тебя — единственного племянника, так как своих сыновей у него нет и уже не будет. Ты, кажется, хотел брать на службе отдых, так приезжай к нам в деревню, очень ждём тебя, особенно я. Твоя мама.»
Кто бы сомневался? Ждёт меня не маман, а её мягкий, волосатый венерин холмик, ждёт и истекает слезами желания. Поехать, что ли? На службе меня дней на десять отпустят, повидаю дядю, кузин. Интересно, сколько им сейчас лет, 17—18? Решено, еду!
Дорога до нашего имения показалась мне невообразимо унылой и скучной. Редкие трактиры, ночёвка на постоялом дворе, бесцветная природа — ужас! Кучер, не имея ни слуха, ни голоса, брался всю дорогу орать песни, чтобы не уснуть и не упасть с брички, но всё плохое когда-нибудь кончается. Когда мы выехали из-за очередной берёзовой рощицы, открылся вид на обширное поле, вековые деревья, обрамляющие его и милый дом, с колоннами и маленьким балконом наверху. Матушка вышла на крыльцо, заохала и крепко меня поцеловала, догадалась хоть при народе — в щёку. Следом за ней появился седой худощавый мужчина и две очаровательные девушки похожие друг на друга, как два яйца, куриных, конечно. Они искоса посматривали на меня, улыбались и о чём-то перешептывались, а я, после долгой дороги, скорее ушёл в дом, а потом — в приготовленную баньку с печкой на берёзовых дровах. Хоть печка и чадили нещадно, я с удовольствием сидел на лавке, хлестал себя веником и омывался из деревянной шайки. Скрипнула дверь, но из-за дыма и пара я не разглядел, кто вошёл. К спине моей прижались две мягкие, как хлебный каравай, груди, а рука мамы, (кто бы сомневался, что это была она), начала игру с подскочившим, как по команде хуем. Маман зарычала голодной волчицей, впилась в мои губы и быстро оседлала своего сыночка, начав вечный танец любви.
— Приехал, приехал, — шептала она, крепко насаживаясь на хуй. — Сейчас съем тебя всего, без остатка!
Я обнял маму за двеполужопки, раздвинул их и засадил в маленькую, коричневую дырочку палец на всю длину. Мама закатила глаза и тонко, по бабьи завизжала, но я вовремя запечатал ей рот поцелуем, а то сбежалась бы на крик вся дворня. Маму начало корёжить и трясти, и я тоже вскоре почувствовал приближение эйфории, но тут чудесное женское тело соскочило с жеребца, и губы, обняв распухшую малиновую залупу, приняли весь мой заряд в рот. Мама проглотила, облизнула головку и, помолодевшими, с искрой глазами, посмотрела на меня:
— Николенька, любовь моя, тебе понравилось?
— Да, мама, ты была очень и очень…
Она провела рукой мне по волосам и ещё раз крепко поцеловала, положив мою ладонь себе на грудь, да так, что мой солдат совершенно пробудился ото сна и поднял голову вверх, словно спрашивая: « Ну, и что дальше?». Мама облизнулась при виде такой картины, взор её опять затуманился, а тело развернулось ко мне пышной задницей и, что оставалось делать мне? Хуй прошёлся по канавке между булками, задержался напротив сморщенной дырочки и по молодецки вошёл туда, не постучав и не спросив разрешения. Мама вскрикнула и двинулась мне навстречу, насаживаясь ещё глубже. Молодец мой весело резвился внутри, а я, склонившись над маминой спиной, натирал пальцами её набухший секиль, а второй рукою закрывал мамин стонущий и кричащий во весь голос рот. Слился я опять в её ротик, но часть попала на щёки, волосы, подбородок, и мама в изнеможении откинулась на лавку.
Вечером был ужин, неспешные разговоры с дядей, шутки и смех с кузинами и, наконец-то крепкий, здоровый сон при открытом окне. Я очень надеялся, что смог удовлетворить похоть маман, и она не придёт ночью ко мне в спальню, так и получилось.
Разбудил меня солнечный луч, ярко слепящий глаза и крик петухов на подворье. Решив ещё понежиться, я укрылся пуховым одеялом, закрыл глаза, но сон, как назло не шёл. Ну, что же, первое утро на родине началось рано, но: кто рано встаёт — тому бог подаёт! Я соскочил с кровати, натянул кальсоны с рубашкой и вознамерился спуститься вниз, на первый этаж, где в сенках была отгорожена комнатка для оправления утренних нужд. Выйдя из спальни, я увидел, что дверь в соседнюю комнату приоткрыта и машинально туда заглянул. Перед глазами нарисовалась прекрасная картина: мои сестрёнки лежали на кроватях, стоящих близко друг от друга, разметавшись во сне так, что одеяла сползли с тел, открывая прекрасные грации. Рубашки на обоих задрались, обнажив крепкие, розовые ляжки, а у Лизы и кусочек письки, в мелких пшеничных волосиках.
« Почему бы и нет? — подумал я. — Уж, если я пользую родную сестру и мать, то отъебать кузин сам бог велел».
Я остерёгся своих мыслей при упоминании Всевышнего и истово перекрестился. Освободившись от отходов организма, я вышел на крыльцо. Осеннее утро было чудо, как хорошо! Солнце только-только вставало из-за дальнего леса, было по — летнему тепло и пахло сеном, опавшими листьями и дымом, что поднимался из трубы кухонной пристройки. Обведя двор глазами я, к своему удивлению, увидел дядюшку, сидящего в беседке и укрытого с груди до ног, тёплым, шерстяным пледом.
— Доброе утро! — поприветствовал я его и сел рядом на лавку.
— Действительно, Коля, утро чудесное и доброе. Вчера за ужином мои вертихвостки так и не дали нам поговорить, да ни беда, ты ведь никуда не торопишься?
— Нет, дядюшка.
Мы сидели около часа, и за это время я узнал много нового. Во-первых: дядя у себя в Херсоне считается очень и очень зажиточным и богатым человеком. Кроме имения, приносящего неплохой ежегодный доход, имеет долю в двух заводах, целую флотилию барж, коими возит к морю зерно и прочие товары, да ещё ведёт какую-то торговлю. Овдовел он лет пять тому назад и с тех пор занимается воспитанием дочерей — двойняшек. Дело это хлопотное, но средства позволяют держать целый штат гувернанток и учителей. Сёстрам недавно исполнилось по 18 лет — самыйвозраст для замужества, но они не торопились, хотя воздыхателей было воз и маленькая тележка. Сам дядя уже в почтенном возрасте и заниматься хозяйственными делами с каждым …
годом всё труднее и труднее. Есть управляющие, но над всеми нужен досмотр, а то разорят, и глазом не моргнёшь! Тогда я ещё не знал, к чему он ведёт эти разговоры и выслушивал всё с почтением и вниманием. Тем временем солнце уже поднялось в сером осеннем небе, разголубило его, и тёплые, ласковые лучи осветили пейзаж, открывающийся нам из беседки: большое поле, берёзовая роща, пруд с тёмной, поросшей зеленью водой. Мы с дядей направились к дому, благо там уже все проснулись. День пробежал незаметно в прогулках, играх и веселье. Кузины мои оказались простыми, приветливыми и шаловливыми девушками, засыпали меня вопросами о Петербурге, куда хотели наведаться с дядюшкой через неделю, тем самым подгадав к моему возвращению. Опустился вечер, все плотно поужинали с немалыми воезлияниями и стали разбредаться по комнатам.
— Николя, зайди ко мне, — раздался из спальни голос матушки. — Нам нужно поговорить.
Чёрт, у меня на ночь были другие планы, но делать нечего, и я предстал перед светлыми очами мамы, сидящей на кровати в длинном пенюаре.
— Коленька, — зашептала она мне в ухо, усадив рядом с собой. — Ты сегодня ночью непременно должен сюда прийти, иначе обижусь.
А пальчики её в это время теребили мой гульфик, стараясь вытащить петушка наружу, знамо для каких губно-языковых дел.
— Маменька, я что-то плохо себя чувствую…
— Ну, вот, — капризно надула она губки и умоляюще посмотрела мне в глаза. Этого взгляда я выдержать не мог и тут же пообещал, что только все уснут, я прийду.
Лёжа в постели, я дождался полной тишины и, крадучись, вышел из своей спальни, но пошёл не вниз, к маме, а к соседней двери, за которой почивали мои сёстры. Она не была закрыта изнутри, и я осторожно и тихо проник в спальню, огляделся и присел на кровать. За ужином кузины, втайне от своего родителя, выпили довольно-таки много шампанского и должны сейчас крепко спать. Рука моя тихо и нежно поползла под одеяло, пока не нащупала край рубашки и атласную кожу ляжки сестрицы, правда не знаю, какой из двоих, продолжила свой путь наверх и обнаружила волосатый валик, явно прощупывая щёлочку и бугорок, который и стала аккуратно потирать. Сестра вздрогнула во сне, глубоко вздохнула и раздвинула свои прекрасные ножки, облегчая пути для исследования. Теперь вся моя ладонь легла на этот холмик, а палец стал искать вход в пещерку. Я так увлёкся, что почти не услышал, как вторая сестра приподнялась на локте, с интересом рассматривая открывшуюся картину. У меня всё похолодело внутри, я рывком вытащил руку из-под одеяла, встал и быстро вышел из спальни кузин, лёг в кровать и, закрыв глаза, начал с ужасом представлять скандал, который разразиться завтра. Наутро я, с повинным взглядом, спустился вниз в столовую, где уже завтракало всё семейство, услышал приветственные возгласы и удивился сёстрам, которые весело смотрели на меня и улыбались. Неужто пронесло?! За завтраком мама предложила поехать в соседнее с нами имение, благо помещик Лютов уже давно приглашал в гости, желая познакомиться с дядей. Мне очень не хотелось туда тащиться и, сказавшись нездоровым, я отверг мамино предложение. Сёстры переглянулись и дружно затараторили, что им там будет скучно, что лучше они останутся в усадьбе и порасспросят милого братца о Петербургских новостях, а то скоро туда ехать и нужно быть в курсе всего. « Ого, — подумал я, — это они неспроста решили, нужно быть осторожным и, конечно, извиниться за ночное рандеву». Я закурил тонкую сигарку и решил подняться к себе наверх, чтобы разобрать и довести до ума бумаги, захваченные мною с работы. В окно я видел, как кучер закладывает крытую коляску, и минут через сорок дядя и маман загрузились и поехали. Посидев ещёнемного, я решил спуститься вниз, чтобы налить коньяку, вышел в коридорчик и услышал из-за соседней двери:
— Николай, зайди к нам, пожалуйста!
Начинается! Ну, да ладно, пойду, извинюсь, а там — что будет. Я открыл двери в спальню сестёр и остолбенел. Они лежали в одной кровати, платья, в которых кузины спускались к завтраку, были аккуратно повешены в нишу, а на меня внимательно уставились четыре хитрых глаза.
— Лиза, Ольга, вы что, опять спать собрались?
Лиза сделала серьёзное лицо, но в глазах плясали чёртики:
— Николай, как ты объяснишь свой ночной визит? Мы были очень удивлены, возмущены, находимся до сих пор в недоумении и ждём объяснений!
А, врать, так врать! Я сделал трагическое лицо и изрёк:
— Дорогие сёстры! Во первых я приношу глубочайшие извинения, но поверьте: где я был, что я делал не ведомо мне самому, потому что уж год, как страдаю странной болезнью — лунатизмом. Я могу уснуть в своей постели, а проснуться где угодно, не помня ничего из произошедшего со мной за этот период.
Видя их заинтересованность, продолжал врать дальше:
— Давеча, в Петербурге, заснул, а очнулся во дворе, сидящим на ветке дерева. Доктор-немец лечит меня, но пока без результата.
— Ах, бедненький, — с каким-то разочарованием прошептала Ольга.
— А скажите мне, сестрички, что я у вас делал?
Они переглянулись, засмущались, и Ольга, покраснев, сказала:
— Ты посидел на кровати… И всё!
— И всё?
И тут Лиза выпалила:
— Ты рукой залазил под одеяло и гладил меня по голым ногам вот здесь!
Она откинула край одеяла, обнажив свои прекрасные ножки, с задранной рубахой и пальцем показала на манду.
— Какой пассаж, как я мог?! — уже начинал ёрничать я, чувствуя поднятие настроения в штанах, и робкие надежды пронзали тело, словно иголки. Девочки тоже заметили бугорок и с нескрываемым интересом на него уставились.
— Николя, мы с сестрой слышали, что строение женское отличается от мужского именно в этом месте, — Ольга указала изящным пальчиком на оттопыренную ткань. — Не был бы ты так любезен, рассказать нам об этом, а то от учителей ничего не добьёшься, не батеньку же просить.
— Ах, кузины, я бы рад, но хочу услышать, что вы не сердитесь за вчерашнее.
— Конечно, конечно, — защебетали они, скинув со своих прекрасных тел одеяло и усевшись « по-турецки» на кровати. — Мы не сердимся!
Мозг мой лихорадочно думал, как бы лучше обставить всё это действо.
— Оля, Лиза, но я надеюсь, что о наших разговорах никто не узнает?
— Клянёмся! — заверили меня сёстры, дурашливо приложив ладошки к, выпирающим под рубашкой, сиськам. Ну, держитесь! Я уселся между сестричками и начал рассказ:
— Женское и мужское тело имеют ярко выраженные различия, как в области груди, — я прижал обе ладони к персям кузин, — так и в паховой области, — руки соскользнули на верхнее междуножие. Оля и Лиза поначалу дёрнулись, но потом приняли игру и внимательно слушали, а я продолжал:
— Но, чтобы убедиться в этом воочию — нужно оголиться!
— Да что ты такое говоришь, Николай?! Как можно девушкам при мужчине?! Никогда!! — кузины были возмущены, но почему-то не спешили соскакивать с кровати, отвесить мне пощёчину, громко проклинать похотливого самца Николая, а спрятались с головой под одеяло и усиленно шептались о чём-то. Я вкрадчиво заговорил:
— Вы же мои сёстры, а потому опасности нет никакой, и мы договорились, что никто и знать не будет.
Девушки переглянулись, кивнули головами и, со вздохами и охами скинули рубашки из тонкого батиста на пол перед кроватью. Очаровательная картина, скажу я вам! Лица поразительно похожи, но тела… Оленька — покрупнее, с тяжеловатой, чуть отвисающей грудью, симпатичный животик и волосатый холмик, а у Лизы титьки торчали вверх, соски набухли, да и писька была очаровательна! Недолго думая, я скинул рубашку, а за ней и штаны, оставшись в костюме Адама, правда, без фигового листка, а уж