Черный Ветер несся резвым галопом по изрытому полю. Он с легкостью преодолевал препятствия, не нуждаясь в наставлениях всадника. Это была его стихия — бескрайняя пустошь, раскинувшаяся в лучах восходящего солнца, далекие пики гор, звонкий утренний воздух, в котором отдавалось лишь легкое позвякивание копыт по иссохшей земле. Конь летел, наслаждаясь свободой, позволяя хозяину парить вместе с ним. Радован снова и снова прокручивал в голове события последнего часа, словно пытаясь понять не было ли это продолжением разбудившего его сна.
Теперь он помнил. Осознал то, что так взволновало его. Он видел уже эти глаза. Глаза этой пленной девушки. Видел их, и не раз — на чужом лице… Эти глаза преследовали его, наблюдали за ним всю его жизнь. Такие глаза были у белой тигрицы из его снов. Она была всегда в них, сколько он себя помнил. В детстве от пугался ее. Отец тогда очень разгневался его страхам, сказав, объясняя что тигр — символ их рода, священное животное, оберегающее его, он должен быть благодарен богам за это знамение, а не распускать нюни, как девчонка. Маленькому Радо было сложно быть благодарным, но от старался не разочаровывать отца, и больше не звал никого, просыпаясь от страха. Тигрица не нападала на него во сне, не трогала, но всегда была рядом. Он привык к ней, привык к молчаливому соглашению между ними — он старается быть хорошим мальчиком, достойным наследником своего отца, а она остается в тени, поддерживая его. С возрастом, когда его сны наполнились битвами и юношескими мечтаниями о славе, тигрица сражалась рядом с ним, защищая его. Когда он спорил с отцом — она была на его стороне, когда принимал тяжелые решения — тоже, понимая и поддерживая. Постепенно, когда заботы реального мира заменили собой тревожные сомнения взрослеющего мужчины, сны стали бледнеть. Он чаще теперь просыпался, не помня ничего — словно проваливаясь в темноту колодца. Тигрица ушла в забвение на долгие годы… Но теперь она вернулась… Вернулась, чтобы снова корить его взглядом зеленых, молчаливых глаз.
Когда оседлав Черного Ветра, он пустил его вскачь, он не думал о том, куда скачет. Он снова был юн и уязвим, сгибаясь под гнетом отцовской воли. Сколько лет прошло, отец давно в могиле, а он так и не научился противостоять ему. Все, что он мог — тогда и теперь, это — сбежать в конюшню и пустить жеребца в бешенный галоп, спасаясь от гложущих мыслей, от страха разочаровать его.
Услышав звонкий женский вскрик, Радован спешился, и тихо, прижимаясь к земле, пополз вперед. В предрассветной темноте сложно был понять, от куда донесся звук, но его это не волновало, словно он все еще был во сне, когда все происходит так, как должно, независимо от его воли. То, что представилось его взгляду, не могло и быть ничем иным, чем сном. Только фея могла оказаться здесь на рассвете, чтобы поплескаться в темной воде, она никак не могла быть женщиной из плоти и крови. Он смотрел, как зачарованный, наблюдая, как восходящее солнце обрисовывает тонкий силуэт, ожидая что она вот-вот растает дымкой утреннего тумана, как и положено сказочному созданию. Но солнце поднималось все выше, а видение и не думало пропадать. Неожиданно, встрепенувшись, она нырнула вглубь и исчезла. Радован невольно почувствовал облегчение с толикой разочарования — так она нимфа, водная фея, подумалось ему.
Он уже было собрался уходить, когда окружающую тишину разорвал резкий всплеск, и появившаяся на поверхности женская голова стала судорожно откашливаться, глотая воздух. Затем, девушка, которая уж точно не могла быть той воздушной нимфой начала плакать — рыдать громко и протяжно, словно вдова на кладбище. Ему хотелось закрыть уши, только бы не слышать этой какофонии, но он не мог. Она хрипло рыдала, терла себя жестким песком, от чего бледная кожа наливалась кровью, обхватывала колени руками, катаясь по земле, словно змея, стягивающая старую кожу. Когдаона наконец замолчала, и снова вошла в воду, он вскочил, готовый бежать, изнывая от ужаса и отвращения. Но тут она выскользнула из глубины и поднявшееся солнце осветило ее всю — прекрасное, юное тело, длинные волосы, струящиеся до колен, и знакомые уже зеленые глаза на нежном личике.
Радован смотрел на нее, не отрываясь. Она не была уродлива, как он в тайне надеялся. И она не боялась его, как следовало бы, спокойно глядя на него. Ее подбородок был решительно поднят, губы задрожали, словно зовя его. Тогда не в силах больше бороться с наваждением, он резко отвернулся и, мгновенно вскочив на терпеливо ожидавшего Черного Ветра, ускакал прочь.
Утренний воздух приятно холодил его разгоряченное лицо. Суеверный страх, впитанный с молоком матери, сковал все его мысли. Усилием воли он вспомнил строгое лицо отца и его наставления: «Не позволяй женщине завладеть тобой. Не позволяй своему желанию управлять собой!» Его отец никогда не позволял. Его кредом было — «возьми и забудь». Его мать была одной из многих, единственным ее преимуществом была голубая кровь и привилегия родить ему сына. После этого она была отвержена, как обычная рабыня, доживая свой век в богатстве и одиночестве.
Он — великий воин, он — сын своего отца, он не позволит глупому детскому суеверию в купе с красивым женским личиком сбить себя. Он хочет ее и она будет принадлежать ему. Пусть не сразу. Он сначала приручит ее, а потом добившись, она станет ему неинтересна. Она ничем не отличается от других. Пока же это будет прекрасный способ развеять скуку…
***
День уже клонился к закату, а Алессия все ждала своего лорда Радо. Радостное нетерпение и ожидание чего-то чудесного, что не оставляло ее после их утренней встречи, понемногу проходило, заменяясь сомнениями и тревогой. Она больше не скрывалась от людей, но от этого ее одиночество было еще более ощутимым — никто не подходил к ней, не заговаривал, не потешался. Работать ее тоже не гнали, и это тревожило ее. Лишь жеребенок благодарно гарцевал ножками, когда она кормила и ласкала его, поглаживая по нежной шерстке. Когда отчаяние уже почти совсем завладело ею, и все надежды показались выдуманными, к ней подошел человек и, сказав, что он по приказу лорда Радована, велел идти за ним.
Радован встретил ее возле загона с лошадьми. Сегодня на нем не было доспехов и он выглядел более простым, человечным. Он заговорил с ней, ласково похвалил за уход за жеребенком, расспрашивал о нем. Его тон был мягким, голос спокойным и ласкающим, но это только больше тревожило Алессию. Ее лорд Радо с жесткими глазами не был таким. Он говорил обрывистыми, быстрыми фразами, не терпящим возражений голосом. Сейчас же он вел себя так, словно между ними ничего не произошло, словно это утро ей только померещилось. Ей страшно стало от этой мысли. Может она на самом деле все придумала — от усталости и отчаяния?
— Как ты его назовешь? — внезапно спросил он.
— Я не знаю, мой лорд, — испуганно прошептала она. Он нахмурился — он был с ней терпелив, великодушен, как обычно вел с себя с женщинами, она же в ответ, только испугалась, опять превратившись в съежившуюся зверюшку.
— Но ты же, наверное, как-то его называешь в мыслях? — нетерпеливо, как ребенка, подбодрил он.
— Да… я зову его мой малыш, мой жеребенок… — невнятно пробормотала девушка.
— Ну ясно, — отмахнулся он, — ладно, пойдем, посмотрим на кобылу. Сэпп приманил ее поближе, в тот загон.
Она пошла за ним, чувствуя, что глаза наполнились слезами. Ей казалось, что она разозлила его, но не могла понять чем. В малом, отгороженном от других лошадей загоне, и правда находилась небольшая коренастая кобылка явно речных кровей. Рядом с ней весело резвился крупный, достающий ей уже до плеча жеребенок. Радован молча наблюдал за ними, Алессия стояла рядом. Потом он, как и Сэпп раньше, стал ей объяснять, как они планируют обхитрить кобылу, чтобы та приняламалыша на выкармливание. Алессия слушала в пол-уха, собираясь с мыслями. Она не привыкла предаваться долгим размышлениям, чувства ее, заточенные в темнице эти месяцы плена, единожды вырвавшись … наружу, не желали успокаиваться. Сейчас она чувствовала, что он чего-то добивается от нее, но при этом держит ее на расстоянии, отдаляется, словно и не было его рук на ее руках, когда они вместе принимали жеребенка, или когда он нервничая, вглядывался в нее, пытаясь понять справиться ли она с уходом за малышом, или когда сегодня утром его глаза пылали страстью, и она чувствовала, что в силах удовлетворить его.
— Вы за что-то сердитесь на меня, мой лорд Радо? — прервала она его на полуслове.
Он вздрогнул и удивленно взглянул на нее, полагая, что ослышался. Алессия смутилась, но продолжила.
— Мой лорд… простите… но я же не совсем деревенская дурочка… я все понимаю…
— Что ты понимаешь? — взметнулся он, — Ты решила, что стоило мне тебя увидеть голой, так ты сразу имеешь право обращаться ко мне так просто?
— Вы рассержены, мой лорд, я знаю, только не знаю, почему, — решительно прошептала Алессия, решив не обращать внимание на его умышленное оскорбление. — Мне от вас ничего не нужно… Вы и так уже сделали больше, чем кто-либо другой. Я же понимаю, почему все вдруг отстали от меня. И у меня нет ничего, чем я могла бы отплатить вам… И… сегодня утром… мне показалось… — тщетно пыталась подобрать слова девушка…
— Что тебе показалось?! — с яростью в голосе, но и с любопытством, потребовал он.
— Мне показалось, что я вам нравлюсь… — смущенно прошептала она, — и если это так, то возьмите меня… Я буду вам преданной служанкой, и слова не скажу. Буду вам верна и буду делать все, что вы прикажете. Я знаю, что не выживу сама, — поникнув головой призналась она.
Радован был настолько ошарашен ее словами, что не знал, как реагировать. С одной стороны она предлагала ему себя, как последняя проститутка, с другой — честно признавала, что нуждается в его защите.
— А с чего ты взяла, что я не отдам тебя солдатам после того, как воспользуюсь твоим щедрым предложением? — хмуро спросил он.
Она вздрогнула, но выдержала его ироничный взгляд.
— Я не знаю… Но мне кажется, вы этого не сделаете… Вы пожалели жеребенка… да и хуже, уже наверное, не будет…
Пораженный ее наивностью, Радован только покачал головой.
— Ты — дурочка, именно что дурочка, если предлагаешь себя первому встречному, — без злости сказал он, — ты не знаешь, кто я, какой я, и только видя мое высокое положение, как последняя шлюха пытаешься продать себя подороже!
— Нет! Это не так! — закричала Алессия, — не совсем так… — зардевшись признала она.
— А как? — твердо схватив ее за подбородок и вынудив смотреть на него, спросил мужчина, — А если мои вкусы такие же как у твоего первого хозяина? А если мне нравится избивать женщин до полусмерти? А если мне понравится смотреть, как мои солдаты насилуют тебя? И ты все это готова принять и продолжать преданно служить мне? — насмешливо спросил он, наслаждаясь паникой в ее глазах.
— Вы этого не сделаете, — ели выдавила она побелевшими губами, — вы не такой, я не верю…
Радован лишь в ответ жестко впился в ее полуоткрытый рот губами. Поцелуй не был требовательным или страстным, он лишь показывал, как жестоко она могла ошибаться в нем, в своем желании использовать его. Девушка, дернувшись от неожиданности, тут же застыла в его руках, глаза остекленели, а весь вид выражал покорность. Радован в отвращении оттолкнул ее.
— Что от тебя толку, — с сарказмом произнес он, — мне не нужны служанки и наложниц у меня хватает, прекраснее, да и в разы соблазнительнее тебя.
Алессия стояла, оглушенная его презрительными словами, из глаз катились слезы. Потом, бросив на него детский, укоризненный взгляд, отвернулась и убежала. Радован остался стоять, слишком злой на самого себя. Ведь именно этогоон хотел избежать. Ему ли не знать, как ломают себе в угоду пленных женщин солдаты. Он хотел, чтобы она привязалась к нему, чтобы оттаяла, прежде чем он взял бы ее к себе в постель. А она дурочка решила, что всего лишь закроет глаза и позволит ему делать все, что он захочет. От ее невинного желания найти в нем защиту, сердце от чего-то сжалось. Раздирающая душу злость поднялась против тех, кто сделал ее такой.
Вернувшись к себе, он вызвал слугу, и даже не подняв головы от карт, в которые погрузился, бросил: «Повесить его!»
***
Алессия была слишком расстроена, чтобы замечать, что происходит вокруг. Привычно подоив коз и покормив жеребенка, она завернулась в одно из одеял, оставленных лордом Радо, и прилегла в тени повозки, тесно прижавшись к жеребенку, ища в том утешения. Непрошенные слезы то и дело катились по щекам. Она и правда дурочка, в отчаянии думалось ей, тревожилась его доброму отношению и взяла разозлила его не на шутку. Что с ней теперь будет? Если она и правда ошиблась в нем?
Жаркое обсуждение возле костра становилось все громче, наконец привлекая ее внимание.
— Ну и поделом это жирной свинье, — услышала она звучный голос Марты, — сам напросился.
— Помолчала бы ты лучше, женщина, — заговорил Ральф, — как бы тебе с твоим длинным языком рядышком на жердочке не оказаться. — Марта лишь фыркнула.
— Говорят, его застали в палатке самого Великого Лорда, — испуганно зашептала Руфина.
— Дурак, — снова не удержалась Марта, — пьяница, нашел где вином поживиться!
— Да его не из-за этого… — горячо заговорила было девица.
— И ты прикрой рот, Руфина, — снова заговорил Волк, — меньше знаешь — лучше спишь, слыхала, небось? Повесили его за воровство, и точка!
— Как же! — не унималась та.
— Тихо-тихо, котеночек, — решил вступиться один из ее постоянных ухажеров, — Волк верно говорит, не стоит такой красивый ротик напрасно открывать. Для него найдется более подходящее занятие, — заверил он. И подмигнув паре приятелей, те схватили визжащую, вырывающуюся девицу и поволокли к палаткам.
Алессия, в недоумении слушавшая эту перепалку, снова прилегла, удивленная услышанным. О чем они говорили? Кого повесили? В войске с дисциплиной было строго. Сейчас хоть и не боевые действия, но вольностей не допускали. Если уж кто позарился на то, что принадлежало Великому Убийце — неудивительно, что его повесили.
Когда лагерь привычно затих в вечерней тишине, девушке не спалось — днем делать было нечего, и она то и дело задремывала вместе с жеребенком. Да и кошмары, одолевавшие ее ночами, днем растворялись, словно отпугиваемые солнечным светом.
Привычно прокравшись мимо догорающих костров, она прошла к небольшой площадке на окраине лагеря, где обычно строились на построение воины этого подразделения. Там, на высоком старом дубе, практически лишённом листьев, и устроили виселицу. Тяжелое тело мерно покачивалось, веревка поскрипывала на ветру. Когда труп под силой инерции повернулся в ее сторону, открыв одутловатое, посиневшее лицо с высунутым языком, Алессия коротко вскрикнула, закрыв лицо руками.
Это был Гарт.
Страх ледяной рукой сковал ее внутренности. Она должна была бы быть рада его смерти. Синяки от его ударов прошли только недавно, а некоторые шрамы, где палка рассекла кожу, останутся с ней до самой смерти, напоминая о его бессмысленной, пьяной жестокости. Но радости не было. Только ужас и тягостное предчувствие неотвратимой катастрофы, приближения которой она по глупости не заметила.
Мысли яростно метались одна за другой, выхватывая отрывочные воспоминания, образы, обрывки разговоров. Этого не может быть! Это просто совпадение, пыталась заверить она себя. Слишком взволнованная, чтобы возвращаться к повозке, она, проскочив мимо стражи, направилась в поле, не заметив маленькую, серую фигурку, до этого следовавшую за ней и быстро шмыгнувшую к лагерю.
Сейчас