Перед прочтением, рекомендую просмотреть короткое вступление к первому рассказу «Возле бассейна», которое касается этой и всех моих дальнейших историй
Бориса Петровича затребовали в Советскую Армию из-за отсебятины сопляка Борика, который, насытившись полугодовалым бездельем в папиной семье, явился в конце ноября к райвоенкомату с амбицией:
— Меня забыли!
Глянули военные комиссары в нужные бумаги, удивились редкому случаю, и дали нежданному ухарю пару суток на сборы, куда тот просился.
Что делать Борису Петровичу при таком раскладе? Покрутил он перед зеркалом Борику у виска. Чмоки-чмоки, подружки! Адью-гудбай, камрады! От папы — часы «Полёт». От соседки Зойки — засосы. И повёз литерный поезд умного Бориса Петровича в образе пьяного Борика к Дальнему Востоку. Служить танкистом.
Там, у края Земли, на продуваемом плацу, «охотник до службы» быстро проникся уважением к пацифизму Бориса Петровича, который, вместе с курсом молодого бойца, «раскрыл» в себе «талант» ротного «художника». И два зимних месяца линял от строевой, малюя в тёплой казарме «Боевые листки» да масляные картинки стеновой «живописи» ротной Ленкомнаты…
Для сбора образцов этих самых картинок на армейскую тему (не придумывать же их самому!) заглянул, как-то, Борис Петрович по первому февральскому снежку в неработающую, но открытую гарнизонную библиотеку. И — встретил там свой юношеский Идеал!
Идеал самых гламурных пропорций звали Светланой Николаевной (так сообщала табличка возле стопки потрепанных книг). Клеем и калькой Светлана Николаевна крепила выпадающие страницы и надорванные корешки книжных переплётов. Но делала это «неквалифицированно», — нашёл нужное слово, влюбчивый Борис Николаевич. А бестактный Борик протянул сверстнице руку:
— Борик!
— Лена, — сказала, залившаяся румянцем Светлана Николаевна, — пальчики которой слегка испачкал канцелярский клей.
— Пустяки! — заверил Борик, хватая прохладную ладошку. — У меня тоже… — начал он, имея в виду, что руки художника могут быть в краске, но осёкся на несоответствие полученной информации. — Лена?
— Ах, это? — Лена таки освободила ладошку из ручищи солдата. — Осталось от прежнего библиотекаря. Я здесь недавно…
— Здорово! — порадовался Борик. — Надолго?
— Как получиться. К мужу приехала. Капитану Калинину.
— Ага! — продолжал скалиться Борик.
Но Борис Петрович уже отстранил недотепу:
— Капитан Калинин — наш командир, — сказал он серьёзным голосом. — Разрешите помочь в ремонте библиотечного фонда?
— Помогите, — дозволила жена капитана.
Укрепляя странички, Борис Петрович тайно любовался круглолицей красавицей. Когда же Лена перехватила его быстрые косяк в сторону своей груди, стыдливо опустил глаза. А поскольку желание смотреть на высокий рельеф под вязаной кофтой было исключительно сильным, солдат «заинтересовался» состоянием помещения.
К удовольствию Бориса Петрович книжное «хозяйство» гарнизонной читальни было в запущении. Потрепанные тома нуждались в реставрации. Оконные карнизы с мятыми гардинами держались на честном слове. Полосы ватмана с текстами типа: «Книга — твой друг!», «Любите книгу — источник знаний!» блеклы и надорваны. В углах стен — почернение. Стеллажи стояли, как попало, и ожидали покраску. Ко всему, что видел Борис Петрович, требовалось приложить умелые руки.
«И на грудь капитанши в первую очередь!» — шепнул в горячее ухо Бориса Петровича поганец Борик.
От этого науськивания у Бориса Петровича повысилось сердцебиение. А Лена, видя, как лицо солдат покрывается красными пятнами, истолковала это по-своему и, со вздохом сообщила, что даже не знает, за что следует браться в первую очередь, дабы привести запущенное помещение в должный порядок.
«Берись за её груди!» — куражился Борик.
— Я могу взяться… , — сказал Борис Петрович, стараясь смотреть только в синиеглаза Мечты, — за ремонт и оформление библиотеки. Умею рисовать. Писать разными шрифтами. Люблю книги и хочу их чинить. Только для этого надо разрешение командира роты.
— Вы его получите! Как ваша фамилия, товарищ солдат?..
…
… За семейным ужином Лена рассказала мужу о проблемах на новом месте работы и назвала фамилию Бориса Петровича.
— Рядовой Большаков? — переспросил капитан Калинин. — Он мне самому нужен. Ленинскую комнату оформляет.
— Ну, милый! Если бы ты видел, в каком состоянии мне досталась библиотека, ты бы так не говорил.
— Я видел. Раскардаш и непорядок.
— Вот! Сам признаёшь, что в таких условиях твоей жёнушке работать не полагается.
— Могу прислать кого-нибудь другого.
— Этот «другой» умеет рисовать, писать плакаты и любит книги, как Большаков?
— Хм… Не уверен…
Лена надула губки:
— Кто попало, мне не нужен! — прижалась она к плечу супруга. — Ну, хотя бы на пару часов, а?
— На пару часов можно, — сдался капитан. — На большее не взыщи.
— Ежедневно! — поставила условие Лена.
— Если не будет ничего экстремального, — уточнил капитан Калинин. И был вознаграждён за сговорчивость благодарной женой многообещающим поцелуем…
…
… Большакову не спалось. Он думал о библиотекарше. Вспоминал пришедшее по сердцу лицо. Завидовал капитану Калинину. И — тосковал по тем, кто ему нравился ранее. В детском садике маленький Борис Петрович обожал воспитательницу. В школе влюбился в учительницу по физике. В ПТУ глазел на лекторшу по эстетике. А позже, подкарауливал на лестничной клетке соседку с четвёртого этажа, и поднимался следом, млел от вида её крепких ног. Теперь вот — жена комроты!
В итоге протекания былых воспоминаний, сделал наш Большаков для себя неприятное обобщение. Оказывается, ВСЕ женщины его Мечты были замужние! Имели постоянных мужчин. И шансы на их взаимность к его, несомненно, лирической персоне, ВСЕГДА равнялись нулю! И происходило это по причине отсутствия в нем целеустремлённости. Рассудительность Бориса Петровича в нём была, весёлости Борика тоже, а этой самой, устрёмлённости — тю-тю…
Что и говорить — неутешительное резюме девятнадцатилетнего парня с хорошим стояком.
Едва Борис Петрович вспомнил, а затем ощутил этот самый стояк, рядом с ним появился его второй портрет с одной газеты — Борик, и напомнил про титьки капитанши.
Борис Петрович упёрся:
— Безукоризненной красоты женщина. Образец русской пригожести…
— Что есть, то — есть! Клёвая тёлка! — согласился Борик. — Глаза васильковые, губки алые, титьки — во! Хотел бы их потискать?
Борис Петрович, на это лишь вздохнул. Для обороны против Борика его окопчик разумника был мелковат.
— Чего зря вздыхать! — веселился Борик. — Когда, наш кэп разрешит библиотечку оформлять, начни с его женушкой шуры-муры. Чем чёрт не шутит?
— Лена не такая…
— Тю! Все они одинаковые! И эта краля — не исключение. Надо дать ей возможность про стояки узнать…
— Твоего хамства на троих хватит.
— Так нас и есть трое! Ты, да Я, да мы с тобой! — прыснул в кулак развеселившийся Борик.
— А… , ты в этом смысле…
— Хорош, тарабарить! — шуганул спорщиков засыпающий Большаков. — Надоели!… Толку от вас…
Его тяжелеющая голова покоилась на правой ладони, а левая рука держалась за неопадающий член. Грузнеющие веки слипались… Во сне, до самого сигнала «Рота!… Подъём!», Большакову грезились голубые глаза и красивая грудь Елены Павловны…
…
Послеобеда, когда вместо политзанятий, рядовой Большаков рисовал в Ленинской комнате бронзовое лицо сурового танкиста, дневальный сообщил, что его вызывает командир роты. Спрыгнув со стола, заменяющего подмости, Борис Петрович сунул кисть в растворитель, быстро вытер тряпицей испачканные пальцы и, застёгивая на ходу верхние пуговицы гимнастёрки, устремился «на ковёр». Он был чрезвычайно взволнован. Ночная «дискуссия» овозможности приударить за женой капитана теснилась в стриженой голове … солдата совестливыми противоречиями и сомнениями: « Разве можно?… А вдруг?… А если?… Нереально!…»
Капитан Калинин сидел за столом каптенармуса и пересматривал хозяйственные бумаги. На доклад рядового Большакова о прибытии, не поднимая головы, велел:
— С завтрашнего дня, с четырнадцати до шестнадцати ноль-ноль отправляетесь в расположение гарнизонной библиотеки. Заведующая библиотекой Елена Павловна скажет, что надо делать. Её указания выполнять, как мои. Это приказ! Ясно?
— Ясно, — сказал Борис Николаевич.
— И, без халтуры! Чтобы Елена Павловна была довольна.
— Так точно! Будет довольна! — весело зыкнул Борик.
Командир роты мельком глянул на Большакова:
— Чего это вы, рядовой, так веселитесь?… И лицо у вас красное… Больны?
— Никак нет! — таращил глаза Большаков, цыкнув на подвернувшегося под руку Бориса Петровича (которого сжигал жар смятения), ибо, достать веселившегося Борика не представлялось возможности.
А тот скакал козликом и радовался:
— Началось! Началось… На-ча-лось…
— К двадцать третьему февраля библиотека должна быть отремонтирована и оформлена. Вопросы есть?
— Никак нет! — сказал сам за себя Большаков.
— Свободен! — сказал капитан и уткнулся в талмуды…
…
В первый же библиотечный день Борик устроил рабочий стол Бориса Петровича напротив стола Елены Павловны. Так, что влюблённый «художник», мог свободно зреть и рельефный бюст капитановой жены, и её круглые колени, идеальную форму которых не портили даже вязаные колготки.
Потом — новая выходка беспардонного весельчака. Находясь за спиной библиотекарши, он позволял себе делал тазобедренные движения в сторону Елены Павловны, показывая руками, что придерживает её за воображаемые бёдра.
Сердце Бориса Петровича, при виде таких вольностей, колотилось, как у кролика.
— Тебе нравится? — шептал на ухо Борису Петровичу Борик: — Ну, признайся, что хочется большего!
— Перестань, поясничать! — увещевал своего антипода Борис Петрович. — Елена Павловна может увидеть.
— Так это и нужно! — скалился Борик. — Сделай, что-нибудь этакое. — Борик изобразил пальцами колечко и потыкал в него толстым фломастером. — Пусть догадается, что ты её хочешь.
— Ни в жизнь!
— А я порезвлюсь!…
Терзаемый ревностью и болезненным обожанием молодой красавицы, Борис Петрович размалёвывал тематические планшеты, писал на ватмане цитаты классиков, ремонтировал книги, забеливал стены. А его второе я приседало перед столом Елены Павловны за оброненными предметами, смотрело через плечо за отворот вязаной кофты, спешило принести для капитановой жены стремянку и подстраховать, чтобы лишний раз подержать нос возле безупречных ножек.
И, чем больше находился рядовой Большаков возле прекрасной Елены, тем меньше оставалось в нём сдержанного Бориса Петровича, всё явственнее проявлялся дерзкий на поступки Борик. Когда же последний ушёл за стеллажи и начал оттуда мастурбировать на то, что удавалось высмотреть у склонившейся над книгами Елены Павловны, Борис Петрович едва не умер от страха быть замеченным.
Настала пора Большакову соображать — кто же он есть по натуре, когда в его характере жительствуют две, совершенно разные, ипостаси?…
Думал, думал и ничего не сообразил… В душе у парня присутствовал дискомфорт. Как и все молодые люди его возраста, Большаков был максималистом. И он не желал оставаться всю жизнь «ботаником» Борисом Петровичем или шалопаем Бориком. Хотелось нечто большее. Такое, от чего его мелкое местоимения «я» стало бы весомее. В мировом масштабе!..
…
Через несколько дней супруга капитана Калинина заметила в поведении своего помощника все признаки симпатии к своей персоне. Они выражались по-разному. То, как бы мимоходом (обсуждая текст очередного планшета), Большаков, ужаснокраснея, сообщал: «Сегодня, Вы прекрасно выглядите, Елена Павловна!», То, вдруг, замирал на полуслове, любуясь её лицом. То беспардонно разглядывал фигуру и разглагольствовал о силе женских чар.
Елену Павловну поражал этот кучерявый суррогат начитанной вежливости и простоватой глупости собранные в одном человеке.
— Вы взрослая личность, а говорите такие суггестивности! — восклицала она, опережая слишком несерьёзные высказывания Большакова.
На что Большаков тут же виновато разводил руками. Мол — каюсь, был неправ! Ведь он, на самом деле, не всегда понимал, что с ним происходит.
Сама же Елена Павловна объясняла непостоянство в поведении помощника его молодостью. Будучи ровесником Большакова, она считала себя и старше, и мудрее его. (Ведь юноши взрослеют позже своих сверстниц!) Большаков и в девятнадцать лет оставался, по сути, пацан пацаном. А у неё уже и — семья (Елена Павловна находилась в замужестве шесть месяцев), и — жизненный опыт.
В целом, если быть до конца честным, знаки внимания со стороны постороннего юноши, Елена Павловна принимала, без восторга, но, как должное. Потому, что со школьных лет привыкла считать себя привлекательной девочкой. И «тайные» подглядывания парня в солдатской робе за её стройными ножками, станом и высокой грудью были ей понятны. Более того, не уделяй Большаков этим деталям её фигуры должного внимания, она, пожалуй, огорчилась бы… Потому (с чисто женским эгоизмом) девушка позволяла себе иногда подразнивать безусого сердягу. Приходила на работу то в короткой юбочке, то в кофточке с глубоким вырезом.
Вот в такие дни оформительская работа у Бориса Петровича не клеилась, а Борик потирая руки, пялил наглеющий глаз на прелести капитанши, дольше прежнего. И, однажды, громко произнёс:
— Мне нравится, что я вижу!
Елена Павловна подобной открытости не обрадовалась. Одёрнув край юбки, спросила (строго):
— Не стыдно, товарищ рядовой, так откровенно меня рассматривать?
— Ни капельки! — ответил Борик. — Что показывают, на то и смотрим…
На эту дерзость Елена Павловна смолчала. Отнеся её тоже к юношеской непосредственности. И напрасно! «Шутка» проскочила и попала на благодатную почву.
С этого эпизода Борик, как бы, получил индульгенцию на подобные вольности. Придумав шаблонное начало всех своих, так называемых «комплементов», он говорил Елене Павловне: «Как художнику, мне нравятся ваши… « — и далее в разных вариациях: «трепетные губки», «рельефные формы», «чуткие пальчики», «линия бедер», «волнующий взгляд», «сладкая улыбка»…
На замечание Елены Павловны, что подобные казарменные фразеологии далеки от искренности, Борик (ни с того, ни с сего), объявил, что начал вести дневник, куда уже записывает все свои эпитеты «о самой красивой женщине, которую он, когда либо, встречал!» И что, возможно, использует эти впечатления в будущем.
— Интересно, каким образом? — подняла изящные бровки Калинина.
— Книгу напишу! — ошарашил девушку, невероятными планами Борик и одарил такой многозубой улыбкой, что Елена Павловна, не сдержавшись, беззлобно фыркнула в кулачок:
— Представляю этот винегрет на бумаге!
Однако слова о самой красивой женщине попали в её ушки и запомнились…
…
Дневник «прятали» в библиотечном шкафу, где хранились гуаши, кисти и ватман. Потом, «нечаянно» забыли на рабочем столе.
Елена Павловна, чуток посомневалась и «случайно» ознакомилась. Парень любовался её пригожестью и страдал от невозможности открыто признаться в любви.
Читая эти строки, Елена Павловна немного взволновалась. Не часто мы имеем возможность узнавать то, что о нас думают. И, находясь наедине сама с собой, Елена Павловна не гасила приходящие к ней эмоции, а, как девочка, радовалась новому ощущению личной значимости в жизни другого человека.
Когда заполнялся дневник, Елена Павловна не знала. Но едва Большаков прекращал работу и