Предисловие: Чтоб не тратить попусту время читателя, хочу уведомить: кто интересуется подробным описанием гениталий, любит, чтобы отношения полов были описаны самыми распространенными словами русского языка, т. е. матом, здесь этого не найдет.
Повесть о легкой любви, или Тетраэдр
Бывают годы, о которых нечего сказать, прожитые по привычке. Напротив, есть времена, что часто вспоминаются, хоть и лет прошло уже немало. Об одном таком времени, прошедшем под знаком Тетраэдра, и хочу здесь рассказать.
Решили поехать на зимние каникулы. Ничего особенно роскошного: домик в лесу сняли заранее. Приехали засветло. Глушь, сосны в снегу, как на рождественской картинке, даже собаки не лают. Морозец сильный, для этих мест обычный. Тихо, безветренно.
Промерзшие комнаты долго не отогревались, камин уж затоплен, батареи включены, а все тянет по полу ледяным сквозняком, все не тает иней на стенах.
Мы были женаты всего полгода, мы с моей Галей, и наши друзья Витя и Надя. Галя и Надя подруги по институту иностранных языков. Витю я знаю плохо, но он, вроде, неплохой парень, и компанейский.
После долгого пути мы сидим у камина промерзшие, кажется, на века. Есть вино. И Надя умеет сделать глинтвейн, горячий и терпкий, который согревает всех нас, сидящих вплотную к огню.
Становится жарко, и мы смеемся, отхлебывая из остывающих кружек.
Это была витина мысль, которую он почти шепотом сказал мне, то так, чтобы не слышалось как шепот, а как только тихая речь, не слышная никому, кроме адресата. На первый взгляд мне была оскорбительна мысль о его посягательствах на мою жену, которую я сильно любил. В обмен же предлагалась благосклонность Нади. Скандала не хотелось: мы только приехали на несколько дней. Но что сказать? Легко было ответить, что такие фантазии едва ли будут одобрены женами нашими, ведь я знал, что они были не в курсе. Витя ж мне ответил, что при моем одобрении, пусть пассивном, он берется это уладить, даже и с моей женой!, не говоря уж о своей. Не понимаю, как он этого добьется, подумал я. Если ж Галя уступит, то мне не зазорно… Только ведь как она может уступить? Надя, бесспорно очень хороша и привлекательна для меня, хоть никогда я не желал ее. И все ж я согласился, будучи уверен, что все это бравада с его стороны, и дело кончится смехом.
Мы выпили еще немного коньяку, хотя уже и так стало жарко. В доме не было никакой музыки, но случилось старое и плохо настроенное пианино. Надя села за него и начала играть Времена Года. Камин догорал, и она играла почти вслепую. Я помню подошел к ней, и следил за ее тонкими пальцами в полусумраке, за тенями на клавишах, за ее обнаженными руками на клавишах. Надя была в почти вечернем платье, с открытыми плечами и декольте, облегающем ее невысокую изящную фигуру. В таком почти миниатюрном сложении ее довольно полная и высокая грудь была редкой необычной формы, она волновала меня особенно сейчас. Галя танцевала с Витей в глубине комнаты, только силуэты были видны сквозь угли камина. Как можно танцевать под Чайковского? — промелькнуло у меня в голове.
Так это все реальность? Я положил руки на обнаженные плечи Нади, и ее тепло разлилось через ладони по моему телу. Она вздохнула и продолжала играть… Они продолжали танцевать, кажется, очень близко друг к другу, мне было плохо видно. Надя была близко, и ее запах волновал меня. Короткая темная прическа, длинная шея и необыкновенно изящные руки на клавишах гипнотизировали. Не хотелось вникать, что происходит там с Галей в нескольких метрах от меня. Кажется, она отпрянула назад, упершись руками в витину грудь в каком-то протесте…
Надя ответила на мой поцелуй, и это сразу стало ясно, потому что она перестала играть в этот момент. Но я не услышал возмущенных криков. Стало почти совсем темно, лишь угли освещали большую гостиную. Галя с Витей более не танцевали, а растворились в тенях на диване в глубине комнаты.Надя повернулась ко мне на винтовом стульчике для пианино. Мои руки опустились к ее талии. Ее руки поднялись к моим плечам. В темноте я различал ее чудные миндалевидные темные глаза, глаза приворотные и кажущиеся бездонными в темноте. Здесь не было оглядки на ее мужа, и я видел, что она совершенно не стеснена им. Я сбросил легкие бретельки ее платья, и с благоговеньем коснулся ее нежной и упругой груди. Я целовал ее сосцы, прижимая к себе выгнутую спину. Разум отступил. Хотя я все же заметил, что тени на диване исчезли, видимо, в прилегающую комнату. Я целовал ее всюду, понемногу стягивая одежду, и скоро мы остались наедине со своими телами. Маленькие изящные бедра ее я мог бы ласкать столетьями, эту высокую и упругую грудь, можно было целовать вечность. Терпенья не было у нас, и я вошел в нее, как только наши тела сблизились. Я держал ее всю в руках. Она была моя! Это продолжалось недолго, но было полное ослепление и счастье. На высшей точке она постеснялась закричать и укусила меня в плечо, чтобы заглушить.
Когда я вернулся из короткого забытья, было совершенно темно. Рядом со мной, скорчившись на диване лежала Надя, и я слышал тихое всхлипывание. Неужели это случилось? В голове шумело, и мысли путались. Ее кожа была холодной, она отдернулась от моего прикосновения. — Что мы наделали? — прошептала она. Я почувствовал себя очень голым, голым перед моей виной. Что делать?, что делать нам, Надя? Тише, тише… Дай мне что-нибудь набросить…
Возьми, прикройся этим свитером… А я сейчас найду полотенце или шарф, что-ли… Слушай, ты мне очень… но это все неправильно так… Что ж теперь будет? Я боюсь… Нет, не надо больше поцелуев, не поможет… Что Вите мы скажем? И Гале — что? Не знаю, что… Если только — повиниться? Не знаю… Хочу к нему, сейчас же! Прости… Мне плохо очень. Возьми меня за руку и пойдем…
Мы приблизились к двери в соседнюю комнату, которая служила в этом доме спальней. В ней, как я помнил при дневном свете располагалась большая супружеская кровать и еще одна у стены, должно быть для ребенка. Ночь была еще совсем глухая, и хотя не было луны, можно было различить в смутном свете из окна какие-то контуры тел на кровати. Мы подошли неслышно, и они не проснулись. Теперь мы уже стояли вплотную к кровати. Рука ее сжала мою до боли. Галя совершенно обнаженная, лежала навзничь и в неверном свете были видны ее маленькие груди, изгиб шей и запрокинутая голова. Рука откинувшись, безвольно свисала через край кровати. Я угадывал в темноте хорошо знакомый мне изгиб ее тяжелых бедер, слегка одна нога лежала, слегка расставленная на поджатой другой. Это было странно видеть, потому что она редко любила оставаться обнаженной, и старалась одеться сразу же после любви. Куда был направлен надин взгляд? Можно было лишь гадать в темноте. Наверное, на линию витиного тела, лежащего на боку, лицом к Гале. Правая рука его была между ее слегка раскинутых ног, охраняя тепло окончившихся ласк.
Мурашки побежали по телу, и стало резко холодно, будто задуло ледяным ветром. Можно ли себе представить? Моя Галя!… Ужасно! Как же теперь?
Надя отпустила мою руку, и обошла кровать. Она стянула с себя свитер, который было одела, и, наклонившись (какие чудные тяжелые контуры наклоненной груди я угадал!) медленно сняла витину руку с Гали. Он перевернулся на спину, просыпаясь. И не дожидаясь этого, она села на него, покрывая поцелуями, и шептала: Прости, прости… Что же мне оставалось? Галя проснулась, и резко села на кровати, по-видимому, не замечая меня в темноте. Она мгновение смотрела прямо перед собой, возвращаясь к реальности. Рядом уже колебались тени, Надя прижалась обнаженной плотью к витиному паху, и уперлась руками в его грудь. Это я, шептала она, это я… Я понимал, что для Гали все это страшный шок. Если что-то не предпринять немедленно, последствия будут ужасными. Она возненавидит всех и вся, меня, в первуюочередь. Я лег рядом с ней, привлек ее к себе, чтобы наши тела прижались к друг другу. Она не сопротивлялась. Ее чудная шелковистая кожа, тонкая талия и тяжелые крепкие бедра как всегда быстро пробудили во мне желание. Может быть, она пыталась что-то сказать, но я быстро закрыл ей рот поцелуем, жарким, во весь рот, глубоким и долгим. Люблю тебя, люблю, люблю… — прошептал я. Она была еще влажная и, кажется, готова к соитию. Я вошел в нее легко, и она обвила меня ногами, руками, волосами… Через немного времени я почувствовал в ней настоящий жар, какого, пожалуй, не было ранее в нашей недолгой супружеской жизни. Она извивалась и стонала подо мной. Было ли причиной тому ее недавнее приключение с Витей? Или мое с Надей? Или то, что она и я, мы слышали, да и видели, как наши друзья и недавние любовники на той же самой постели всего в нескольких сантиметрах от нас, потеряв голову, как и мы, корчатся в наслаждении? Они слышали наши возгласы и стоны, а мы слышали их. Они видели в полумраке наши сплетенные тела, а мы угадывали их. Они ощущали аромат возбужденных членов мужчины и женщины, какой бывает в минуты соития, а мы чуяли их запахи. Это было такое, чего никто не ожидал, чего никто не знал, аромат запретного плода.
Можно было ждать тяжелого похмельного утра, с помятыми чертами и взлохмаченной головой, с взглядами исподлобья, с нервным смехом и внезапными беспричинными ссорами. Ничего этого не было. Было позднее зимнее, но светлое утро. Мы проснулись все в одной постели, в которой все белье было перевернуто, и невозможно понять, где же простыня и где пододеяльник. Женщины быстро вскочили и пробежали в душ. Только мелькнули перед глазами их обнаженные спины и сладостные обводы ягодиц, быстрые ноги и развевающиеся волосы. Я взглянул на Витю — он улыбался какой-то детской улыбкой, когда дарят подарок к именинам. И это задало тон всему дню — светлому и полному смеха. Мы гуляли и валялись по снегу, играли в снежки и дурачились бегали друг за другом до одури, совсем как дети. Мне, да и всем казалось, что жизнь только начинается.
Стемнело рано, окна стали темно-синие, а потом и черные. После легкого ужина затеяли пить грог у камина. Опять этот камин! Если в комнате темно, неверные его отблески на лицах делают их загадочными. Пока лицо Гали недвижно, отблески пламени меняют его выражение ежесекундно, и я не узнаю свою жену. О чем она думает? О чем задумалась Надя? Повисло молчание. Потом заговорили об играх, стали вспоминать всякие в детстве случившиеся забавы. Я думаю, на сей раз наши женщины о чем-то сговорились еще днем, потому что когда речь зашла о прятках, Надя предложила прятки весьма своеобразные, и Галя ее сразу же и без колебаний поддержала. Речь была о том, чтобы нас с Витей посадить на стулья с завязанными за спиной руками и с повязкой на глазах. Они же, женщины, позволят нам касаться губами каких-то заранее нам не известных частей тела, и по ним мы должны определить, кто есть кто. Какая ж награда за то, что угадаешь? — поинтересовался я. В ответ был только веселый смех. Перехватило дух от предвкушения. Они ни мгновения не сомневались, что мы согласимся…
Предложено нам было раздеться в душе и, обмотавшись банным полотенцем, сесть на стул посреди гостиной. После этого еще один маленьким полотенцем глаза были завязаны. Некоторое время я только слышал беспорядочные шорохи и шаги. Скрипнул стул под Витей, наверное, пошевелился нетерпеливо. Хлопнула дверь в душе, и повеяло довольно сильно запахом дезодоранта. Наконец что-то теплое приблизилось к моему лицу. Запах стал сильнее. Наклонившись, я коснулся губами чьей-то кожи. Кажется, это была спина. Еще раз скрипнул стул. Галин голос спросил меня, узнал ли я кого-либо? Нет еще, рано. Опять прикосновение, все тот же запах. Теперь кажется бедро. Шаги. Витя тоже не может сказать, кто рядом с ним. Чертов запах, конечно же, это нарочно, чтобы свой запах,знакомый, не подсказал. Теперь на меня поставили ногу, и я целую чье-то колено. Кажется это надино колено, потому что оно маленькое и изящное, как вся она. Но, — не уверен. Перед моими губами оказываются обнаженные соски, сначала один, потом и второй, только самые кончики. Я тянусь и сосу их маленькие острия, концом языка я могу достать чуть дальше и облизать вокруг. Полотенце, я чувствую, на мне приподнимается, и становится неудобной одеждой. Больше меня никто не спрашивает, кто со мной, и для меня это теперь не так важно. Нет, только на мгновение, конечно. Вот грудь исчезла и через несколько мгновений мне предлагается нежнейшее полушарие. Я вожу по нему полураскрытыми губами, тяжело уже становится дышать, и мне хочется укусить его, впиться, съесть. Еще одно, теперь левое… Что за пытка? Все дрожит во мне… Стул скрипит и мечется, два стула царапают ножками по полу… Опять какое-то движение, и я чувствую ногу на моем стуле, рядом с моим бедром, колено, упирающееся в плечо. Боже, этот запах, уже не дезодорант! И волосы уже щекочут по губам, по носу… Я прижимаюсь губами к этим сладостным губам, о, блаженство! Она, наконец, часто задышала и тихо, почти неслышно ойкнула. Все сошлось, я узнал ее! Но сказать не хочу, я прижат к этому медовому цветку и не хочу отрываться. Я пью нектар, и она покачивается слегка в такт моим движениям. Колено ее, что упирается в меня, дрожит. Бедра ее, прижатые ко мне, дрожат… Момент приближается, она резко наклоняется и освобождает мои руки, которые сразу же метнулись и крепко обхватили ее талию. Еще с завязанными глазами я чувствую ее обнаженную, стоящую передо мной, и в следующее мгновение она срывает мое полотенце и бедер и тут же — с лица. После полной темноты, даже блики камина кажутся сильными солнечными лучами. В них я вижу на секунду ее высоко стоящую грудь, напряженные расставленные ноги, запрокинутое лицо. И в тот же миг она быстро опускается на меня, и я попадаю прямо в тропический рай, в самые его глубины. Она закрыла глаза, губы ее сильно-сильно поджаты, и стул под нами, наверное, сейчас доживает последние свои минутки…
Я чуть повернул голову, и сразу же, как мне показалось, ярко освещенных камином увидел Витю и мою любимую Галю, которая, наклонившись вперед, с болтающейся грудью, сидела, тесно вжавшись бедрами в его пах. Она сотрясалась от толчков, что отрывали ее с его колен, он крепко держал ее за ее такие нежные, любимые мной, тяжелые бедра. Глаза ее были зажмурены, но как только я посмотрел в ту сторону, она сразу же это почувствовала и раскрыла их. На лице ее вдруг отразился испуг, и она закрыла лицо руками. Но ее любовник не видел этого и продолжал свое дело уверенно, и не останавливаясь.
Надя наклонилась ко мне, чтобы поцеловать, и я понял, что давно прекратил движения. Мы перешли на плед поближе к камину, и там я гладил ее сказочные груди, бедра, шею и любил, любил… Напротив нас стул продолжал скрипеть, и я услышал, наконец, несколько шумных выдохов, которые я знал, издает Галя в моменты высшего наслаждения. Я понял, что она теперь испытывает нечто вроде стыда или страха, как и мы с Надей вчера, по тому, как она отстранилась от витиных ласк после соития и быстро убежала в душ.
Я любил ее в тот момент, как не любил, наверное, никогда. Мне часто потом снилось ее лицо, когда она закрыла его руками… Когда мы с Витей тоже попали в душ, чтобы слегка освежиться, уже прошло порядочно времени. Наверное, была уже ночь. Но о том, чтоб спать не было и речи. Жутко хочется еще, признался он. Я кивнул, перед глазами все время стояли обнаженные тела наших жен… Надо бы повторить угадайку, только с нашим первым ходом, предложил он. Конечно… Мы им завяжем глаза, и на кровати — пусть угадывают, кто вошел, а?
Но для продолженья ночи мы сперва выпили шампанского, долго чокаясь длинными бокалами. Одетые в полотенца и простыни, обмотанные кое-как, мы пустились в пляс у